А для наших детей или внуков вопрос этот, – правы они или нет, – будет уже решен. Им будет виднее, чем нам.

А. П. Чехов.

* * *

Программа в очередной раз дала сбой, и Архип выключил систему. Вытер пот, выступивший из-под козырька, выпил остывший кофе. Возвращение давалось тяжело: перед глазами все еще маячили серые улицы Москвы 1939 года.

В лаборатории уже никого не было, последней, наверно, ушла уборщица Клава и, конечно, не выключила свет. Если бы попытка удалась, свет так и остался бы гореть, а это недешево. Надо будет сделать ей выговор.

Архип вспомнил все те маленькие и большие проблемы, сплетни, выплывшие из небытия после его назначения. В лаборатории поселился стойкий дух снисходительности. Снисходительности по отношению к нему, Архипу. Конечно, напрямую никто не говорил об этом, однако во взглядах, жестах, случайных, казалось бы, не относящихся к делу, фразах проскальзывало, нет, не недоверие, а неполная уверенность в том, что именно Архип должен был убить Сталина. Безусловную поддержку он ощущал лишь от молчаливой, похожей на мышку, Нади, но та, он догадывался, была тайно в него влюблена.

Споры вызывали даже те мелочи, которые при других покушениях не воспринимались всерьез. Кирилл, например, ни с того ни с сего начал доказывать, что Архип должен непременно выучить немецкий язык, хотя для какой цели – объяснить не мог, и в конце концов, опять же ни к селу ни к городу заявил, что его прадед погиб в лагерях. Ярополк подходил к делу, как всегда, скрупулезно и заставил Архипа выучить поименно всех членов партийной верхушки. Но и в Ярополке, которого Архип втайне считал человеком гениальным, проскальзывала язвительная нотка: «А почему, собственно, ты?».

И подготовка длилась как никогда долго: четыре с лишним года. Агентурная сеть в тридцатых годах еще только создавалась в лаборатории и, по сути дела, покушение Архипа было дебютом, от которого в дальнейшем зависело многое. Агентами занимался Кирилл, и, надо было признать, он великолепно справлялся со своей работой. В первый же год он вышел на начальника кремлевского гаража Иноненко – судя по всему, человека решительного и надежного. Архип долго разглядывал фотографию – темные глаза, жесткая линия губ, упрямый подбородок. Отчего-то Архипу казалось, что в тридцатых годах все люди были друг на друга похожи, – все были жесткие.

Выйти на шофера – этот креатив принадлежал, конечно, Ярополку. Однако он, что было не совсем, а вернее, совсем на него не похоже, вместо реальной подготовки больше занимался какой-то метафизикой – личностью Сталина, заставлял меня читать книги – написанные им и о нем. Ярополк видел в вожде тайну, разгадать которую не мог, – хоть лбом о стенку. За всеми зверствами он чувствовал нечто, гораздо более зловещее, нежели сами зверства. Кирилл за спиной Ярополка крутил пальцем у виска и говорил с презрением: «Утоп наш Ярополк в кабалле». Нужно сказать, что они друг друга недолюбливали. А впрочем, лабораторные крысы редко способны на любовь.

С позиции разума Архип не во всем соглашался с Ярополком, однако мрачный цинизм Кирилла отвергал не разумом, а сердцем. Глядя на портрет вождя народов, Архип думал, вернее, чувствовал, что тайна есть, и временами ему казалось: хвостик этой тайны виден – только ухватись.

За время подготовки он выслушал много наставлений и просьб относительно речи – тех слов, что должен услышать деспот перед смертью. Надя, стесняясь и краснея, подошла к нему и попросила сказать Сталину, что в аду его ждут убитые им младенцы. Почему младенцы, да еще и в аду, этого она объяснить не смогла и оттого еще более смутилась. Архип давно уже подумывал уволить Нину, так как терпеть не мог влюбленных девиц на рабочем месте, однако он знал, что на руках у девушки больная престарелая мать, и – рука не поднималась.

Речью больше занимался Ярополк, и, как казалось Архипу, подошел он к этому важнейшему делу вполне рационально. Многим палачам – на грани раскаяния и преклонения перед совестью – больно слышать перечисление их грехов и «аз воздам», хотя они и сами прекрасно знают дела рук своих. В Сталине была черта, выводящая его из этого ряда. Он убивал, веря в то, что должен убивать. Ярополк построил речь на решениях двадцатого съезда, а так же на крахе СССР и коммунизма. Это жестоко. Но Ярополк, возможно, имел право на жестокость – его прабабка была замучена в застенках НКВД.

Пытаясь оправдать свое назначение, Архип перелопатил архив лаборатории, доступный архив Интеллектуальной Библиотеки, однако не нашел ни малейшего намека на то, чтобы кто-нибудь из его родственников пострадал от сталинского режима. Напротив, его прапрадед прожил свою мещанскую жизнь в городе Калуге и не слышал о застенках, пытках и расстрелах. Архипу пришлось удовлетвориться фактом убийства его любимого поэта Николая Семеновича Гумилева. Архип питал слабость к литературе и оттого-то его не особенно ценили в лаборатории. И Кирилл, и Ярополк – люди предельно рациональные, твердые, как каменные глыбы, считали Архипа хлипковатым.

Тем удивительнее была «кабалла» Ярополка, связанная со Сталиным. Архип начинал всерьез подозревать, что Ярополк почитывает втайне, например, Пушкина. Такие люди – внешне твердые – на деле легко ломаются от небольших трудностей. В лаборатории притчей во языцех стал случай, повлекший временное отлучение Ярополка от дел, – казнь Салтычихи, которую он провел, по мнению руководства, слишком мягко: уж очень блекло и беспомощно выглядела старуха.

Архип слегка улыбнулся, держа в руках портрет Сталина, – ему такое точно не грозит. Клиент смотрел с портрета, слегка хмурясь, даже как будто прикусив ус – нет, здесь жалости быть не может! Причем – ни с той, ни с другой стороны.

На секунду представилось – покушение провалилось, его схватили. Что будет в этом случае? Застенок – всего лишь слово, но и от него пробегает по коже мороз. Архип встряхнул головой, понимая, что начинает попусту трусить, и повернулся к системе.

До утра еще можно было совершить не меньше трех попыток, но хотелось верить, что получится именно эта. Архип проверил – все ли на месте? Сыворотка веры, фотографии безголовых памятников Ленину, старинные деньги, фотография Иноненко, карта Москвы…

«Помоги, Боже», – прошептал Архип и нажал «Enter».

Бог, к которому он изредка обращался в трудные минуты, был его тайной, и узнай о нем кто-нибудь в лаборатории, дело могло привести к увольнению. Архип и сам не знал, что он подразумевает под этим словом, просто произносил – и как будто становилось легче. Он догадывался, что Бог – такой же архаизм, как и литература, как и Сталин, казнить которого он отправляется, но ничего с собой не мог поделать.

Система тихо гудела, листая в голове Архипа страницы иллюстрированной книги. Иллюстрации были бледные, тусклые, плохо прорисованные. Он едва увидел здание Интеллектуальной Библиотеки, где находится РОСИИН, как тут же возник Либасов – последний Президент–человек, далее выступили Медведев, Путин, взобрался на танк Ельцин, сказал «процесс пошел» Горбачев, умерли Черненко и Андропов, получил орден Победы Брежнев, подстрелил подмосковного зайца Хрущев…

Почему он видел именно это, Архип не знал. Как-то он слышал краем уха, что Кириллу система показывает не книгу, а кино, и не про вождей, а о простых людях. Возможно, это была ложь.

Картинка замерла, стала объемной и яркой, но шелест страниц почему-то не прекратился. Архип вздрогнул и понял, что сидит на скамье с витой деревянной спинкой. Деревья шелестят и роняют разноцветные листья.

«Что делать? Осень – дни разлук.

Зверье по отсыревшей хвое,

Уходит медленно на юг».

Чьи это стихи? Гумилев? Да, кажется, Гумилев.

Но почему сейчас осень, когда сейчас лето?

Тридцать девятый медленно заполнял сознание, выдавливая настоящее, вдруг ставшее прошлым.

«Время», – вспомнил инструкцию Архип.

Как раз мимо проходила девушка в синем пальто и странных очках с толстыми бледными дужками.

-Подскажите время.

Девушка вздрогнула, бросила на него испуганный взгляд увеличенных линзами глаз и, коротко взглянув на часы, сказала:

-Полвторого.

И быстро пошла по бульвару. Ее плечи вздрагивали так, словно она хотела оглянуться, но не смела.

«Надо говорить «пожалуйста», – напомнил себе Архип, переводя стрелки на часах, выданных ему в специальном отделе лаборатории,- а не то скоро засыплюсь».

Ему и в голову не приходило, что в телогрейке и ватных штанах он выглядит в модной, даже в конце тридцатых, Москве, несколько экзотично.

Девушка приняла его за колхозника, приехавшего посмотреть столицу, но ее удивили руки Архипа – чистые и белые, с тонкими нервными пальцами, и его задумчивое лицо.

Архип вынул карту Москвы, состряпанную лабораторными умельцами, – ее никак нельзя было отличить от настоящей. Итак, Иноненко проживает – вот переулок, отмеченный красным карандашом, – Армянский, станция метро Кировская. Дальше придется спрашивать, так как куда именно исполнителя забросит система, никто в лаборатории при всем желании знать не мог.

Кленовый лист, похожий на желтую ладонь, спланировал прямо на фуражку. Архип аккуратно взял его за гибкий черенок: там даже листья вроде бы были другими, более механическими…

Он встал со скамейки и пошел вверх по бульвару.

-Скажите, пожалуйста, как дойти до метро? – спросил он у первой попавшейся старушки. По инструкции – следовало обращаться к пожилым.

-А сынок,- улыбнулось беззубым ртом старушка. – Это тебе в обратную сторону, сойдешь с бульвара, потом по бывшей Тверской до Охотного ряда – вот тебе и метро.

-Спасибо, – поблагодарил Архип.

-А ты, сынок, не местный? – спросила старушка, рассматривая его телогрейку.

-Из Тверской области,- соврал по инструкции Архип.

-Ну, удачи тебе, мальчик, – сказала старушка и пошла, стуча по брусчатке палкой.

«Мальчик», – невольно улыбнулся Архип. Ему перевалило за тридцать. Он удивленно смотрел старушке вслед – уж очень ласково и душевно она с ним говорила, словно он и вправду был ее сынком. И то, что пришлось соврать этому человеку, вселило в Архипа смутную досаду.

Он сошел с бульвара и увидел знакомый по картинкам памятник Пушкину. Кругом на лавочках сидели люди, многие читали книги, быть может, того, кто, задумчиво склонив голову, смотрел на них. И везде кружились в воздухе желтые и красные листья. Вокруг было море красок – мир был пестрым, как старинные платки, а Архип почему – то представлял его угрюмым и серым.

«За этой красотой скрываются застенки, в которых стонут люди», – сказал себе Архип и пошел по тротуару вниз, туда, где краснели башни Кремля.

Вот и метро – крупная буква «М» над каменным низким сводом. Архип быстро спустился по ступенькам, стараясь не глядеть в сторону Красной площади – боялся, что там могут быть патрули. Он купил в кассе красный билет, не без сожаления расставшись с раритетным пятаком. Рыхлая женщина в красном берете черкнула на билете ручкой: «2 ч. 7 мин».

В метро дули теплые ветры, пахло чем-то вкусным. Светлый зал поразил Архипа: не верилось, что все это построено для того лишь, чтобы принимать-отправлять поезда. Людей было немного. Архип жадно вглядывался в лица, пытаясь прочесть в них страх, страдание, но люди были самые обыкновенные – в меру счастливые, в меру несчастные.

«Он ведь живет среди вас, – хотелось спросить.- Неужели вы не чувствуете его страшное дыхание?»

Две девочки, должно быть, школьницы, смотрели на Архипа, хихикая, но когда он обратил на них внимание, одна строго одернула другую, и они исчезли в подошедшем поезде.

Архип знал, как добраться до Кировской, но ему было приятно слышать голоса этих людей, видеть, как меняются их лица.

-Скажите, пожалуйста, как попасть в Армянский переулок? – спросил он у старичка, сидящего на лавке с газетой. Газета называлась «Правда», и с первой полосы, слегка прищурившись, глядел на Архипа тот, ради кого он очутился здесь.

-В Армянский? – старичок задумался.- Ну, вы меня озадачили! В метро – и вдруг переулок…. А! Это ж вам, батенька, на Чистые пруды!

«Ну вот, то сынок, то батенька», – с удивлением подумал Архип.

-А как на Чистые пруды?

-Сейчас сядете и через одну выйдете на Кировской. Ну а там уж спросите, где Армянский.

-Спасибо, – поблагодарил Архип. Старичок вновь погрузился в чтение, безмолвно шевеля губами.

Гремя, подошел поезд – желтый, угловатый. Архип, пропустив вперед себя нескольких пассажиров, вошел в вагон. Двери затворились.

Пассажиров было немного, большинство сидело на коричневых скамьях. Стоя ехали лишь подросток в темно-коричневом пальто с оторванным хлястиком, хорохорящийся перед посмеивающимися в дальнем углу девчонками да Архип, слегка оглушенный незнакомым городом. Городом, в котором он родился и прожил всю жизнь. Вот только там уже не было ни Армянского переулка, ни станций-дворцов, ни Чистых прудов. Метро, а также деление на улицы и переулки было ликвидировано за ненадобностью.

«Ликвидировано за ненадобностью, – усмехнулся Архип.- Вот уже и лексически становлюсь здесь своим».

Архип поднимался вверх по эскалатору, и ему жаль было покидать уютное каменное гнездо, где все люди на время как бы становились родственниками.

Усталая с виду женщина объяснила ему, что, как она выразилась, «Армяшка» находится сразу за поворотом с Чистопрудного бульвара. Бульвар шумел; гремя, ехали машины, но как только Архип свернул в закоулок, шум тутже поубавился, словно он переступил невидимую черту и сразу очутился в другом мире, мире тишины и желтого цвета, осенних листьев и стен домов.

Пару минут он шел по переулку со смешным названием – «Кривоколенный», который плавно перетек в искомую «Армяшку».

Вот и дом Иноненко – сердце Архипа застучало быстрее. Надежна ли агентура Кирилла? А ну как его никто и не ждет? Какое скверное чувство, когда никто, нигде тебя не ждет.

Во дворе играли дети, а на лавке рядом с парадным сидели две старушки, настороженно посмотревшие на Архипа. Архип поздоровался, подумав, что они могут сотрудничать с НКВД.

«Что ты несешь? – он тут же упрекнул себя.- Может, и дети тоже сотрудничают?».

Стены в парадном были исписаны древними словами и разрисованы еще более древними рисунками.

Ощущая неприятный привкус во рту, Архип подошел к двери с широкой жестяной табличкой «16». Словно гроздь винограда, рядом с дверью висели звонки и с каждым – бумажная приписка: «1 – Ивкин», «2 – Литкун», «3 – Зверевы»…

Ага, «9 – Иноненко». Архип нажал на кнопку. Звон, последовавший за этим, слышен был, наверно, и старушкам на лавке.

Дверь открыл не Иноненко, а полная женщина в бигудях и с выпученными глазами. За ее спиной клубился белый пар.

-Здравствуйте, я к товарищу Иноненко, – сказал Архип.

-К Максиму Петровичу? – лицо женщины расплылось в улыбке. – Проходите. А это…

Она кивнула головой на гроздь звонков.

-Только собрались индивидуализировать, еще не работает…

«Индивидуализировать», – повторил Архип, стараясь запомнить.

Женщина посторонилась, пропустив Архипа. Он вошел, и ему показалось, что он попал если не в ад, то Бог знает куда.

Белый пар пах свежей сиренью, по полу, вокруг наполненных водой шаек, крича и смеясь, носились друг за другом дети – кажется, пятеро. За столом в кухне сидели две женщины и пожилой мужчина.

«Коммуналка», – со странным чувством вспомнил Архип.

-У нас тут большая стирка, – радостно сообщила женщина. – К зиме готовимся.

Архип не понял, как это – к зиме, но улыбнулся и кивнул головой:

-И то дело,- сказал по инструкции.

Дети, визжа, носились рядом, какой-то мальчишка с копной светлых волос все хватался ручонками за его ноги, прячась за ними, как за забором, от друзей.

-А вот я вас, – прикрикнула на детей женщина и тут же с улыбкой пояснила Архипу.- Зверевское потомство расшалилось… Может, кушать хотите?

-Да, присаживайся, товарищ,- пригласил старик, стукнув ложкой по столу. – Я вижу, ты человек рабочий.

Архип, оглушенный и оторопевший, едва нашелся, чтобы ответить:

-Нет, благодарю, – и тут же добавил.- Мне б Максим Петровича…

-Так он можа спит еще,- проговорила одна из женщин.

-Да, спит, – засмеялась другая.- Читает, небось. Вон девятый номер.

Архип прошел по широкому коридору и тихо постучал в дверь с медной девяткой, прибитой маленькими гвоздями.

-Войдите.

Дверь оказалась незапертой. Иноненко и вправду читал и при появлении Архипа отложил в сторону книгу с золотистыми буквами на обложке – «Ленин».

-Племяш! – закричал он, испугав Архипа.- Сколько лет, сколько зим!

И тут же добавил шепотом:

-Ну, здравствуй, потомок. Притвори дверь плотнее.

* * *

Живой Иноненко мало чем отличался от своих фотокарточек – та же суровая хмурость бровей, та же жесткость линий рта и подбородка… Но черные глаза блестели, придавая лицу лихорадочную живость.

-Как звать?

-Архип.

-Хмм, – агент задумался, поводя рукой по давно небритой желтой щеке. – Да ты сядь.

Архип присел на табурет – грубый и неровный, должно быть, сколоченный своими руками.

-Я думал, придет Кирилл – идейный хлопец.

Иноненко, как показалось Архипу, пытливо заглянул ему в глаза.

-Прислали меня, – несколько жестко сказал Архип.

-Да-да, конечно,- извиняющимся тоном пробормотал Максим Петрович, встал с продавленного дивана, подошел к окну.

Архип с удивлением осмотрел комнату: он знал, конечно, что в тридцатые годы многие жили в коммуналках, а то и в бараках, но Иноненко – то был начальником кремлевского гаража, а любая власть подкармливает своих слуг.

Стены комнатки были оклеены порыжелыми обоями с плохо нарисованными колокольчиками, кроме табурета и дивана из мебели были платяной громоздкий шкаф да стол. На столе – стакан с буроватой жидкостью, бутылка воды и портрет Сталина, под столом – несколько книг с потрепанными обложками. Была еще отопительная батарея, на ней сушились носки хозяина.

Иноненко вздохнул, отошел от окна, присел на заскрипевший диван.

-Думаешь, почему я так живу, – сказал он, понизив голос до шепота, и развел вокруг себя руками. – Мне от них ничего не надо.

Архипа поразила такая догадливость, и он не нашелся, что ответить.

-А у тебя кого … ну, это самое … – приблизив лицо к самому носу Архипа, проговорил Иноненко.

-Прадеда, Максим Петрович, – соврал Архип.

Агент понимающе закачал головой, зашлепал губами и, отстранившись, откинулся на спинку дивана. Теперь он смотрел на Архипа с жалостью, словно гибель прадеда потрясла того не далее, чем вчера.

-А вы?

-Я? – вскинул брови Максим Петрович. – Я вот из-за него…

Он ткнул пальцем в том Ленина.

У двери что-то застучало, словно кто-то уронил банку.

-Дети, – многозначительно сказал Иноненко.- Ну что ж, племянничек, вечереет…

За окном и вправду образовались сумерки. Над соседним парадным зажегся тусклый фонарь.

-Идем ужинать.

Архип испуганно приподнялся.

-Да ты фуфайку-то сними, – засмеялся агент. – Или вы в своей Твери в фуфайках кушаете?

Архип скинул фуфайку, оставшись в русской вышитой рубахе, подобной той, что при царе носили «малые» и «человеки». Не хватало только подпоясаться.

Иноненко с иронией посмотрел, покачал головой и, порывшись в шкафу, выудил старый френч, кое – где попорченный молью.

-Надевай! Не бог весть, а все же… Да и в Твери сейчас несладко живется.

Архип стал переодеваться и краем глаза заметил, что Иноненко с интересом глядит на него.

-А вы, я смотрю, не шибко поправились-то. Хлипкие!

Архип промолчал – он и вправду был не очень силен физически.

Как только дверь комнаты отворилась, в нее хлынул пар, детские крики, а также неторопливый разговор. Неторопливый разговор вели сидящие на кухне люди – много людей. Женщины, мужчины. Как только Архип с Максимом Петровичем появились на кухне, все глаза устремились на новичка. Архип смутился.

-Познакомьтесь, товарищи, – весело сказал Иноненко, без церемоний заглядывая в стоящую на плите большую кастрюлю. – Мой племяш Архип. А что, теть Маш, можно у тебя макарошек своровать?

-Нельзя, – засмеялась тетя Маша, та самая женщина, что открыла Архипу дверь.

Максим Петрович тоже засмеялся и, достав из буфета две алюминиевые миски, быстро наложил макарон.

-Садись, Архип, – подвинулся один из сидящих за столом мужиков.- Ты сам-то откуда будешь?

-Из Тверской области, – проговорил Архип, чувствуя себя не в своей тарелке.

-А конкретнее?

-Не доставай парня, Прытковский, пусть поест с дороги.

-Заметано, Максим Петрович, – оскалился Прытковский. – Еда – дело святое!

Иноненко поставил перед Архипом миску с макаронами, щедро политыми мясной приправой, положил краснобокий помидор.

-Сало будешь, Архип? – спросила одна из женщин.- А то у меня есть.

-Нет, спасибо.

Но сало уже лежало перед ним – толстое, порезанное на аккуратные ломтики.

Архип с детства имел плохой аппетит, а постоянное кофе и концентрат и вовсе сделали его почти равнодушным к пище, но сейчас он позабыл об этом. Такой вкусной еды он никогда не пробовал: мясо в подливке было нежным и сочным, сало медленно таяло во рту, макароны – простые макароны – показались ему чем-то необыкновенным, почти неземным. Но особенно ему приглянулся помидор – он жадно вонзил зубы в его матовый бочок и только тут, подняв на мгновение глаза, понял, что нарушает инструкцию, предписывающую «есть осторожно, нежадно, а по возможности отказываться от пищи».

Жильцы глядели на него с удивлением и жалостью, тетя Маша даже отвернулась и украдкой вытерла набежавшую слезу. У Иноненко то ли от стыда, то ли от злости покраснели уши.

Архип кашлянул и положил помидор в миску.

-Спасибо большое, – сказал он.- Я сыт.

-Может, еще подливочки? – спросила тетя Маша, гремя кастрюлей.- А то у…

-Нет, благодарю,- грубовато отрезал Архип, собираясь в дальнейшем жестко придерживаться инструкции.

Замолчали. Максим Петрович ел, гремя ложкой.

-А что, Архип, в Москве у дяди работать будешь? – спросил Прыковский.

-А то где же? – жуя, проговорил Иноненко.- Коль дядя шофер?

-Верно, Максим Петрович, – заговорила женщина с бородавкой на верхней губе. – Нужно детям помогать. Кому они, если не нам, нужны?

Краснолицый мужик, должно быть ее муж, толкнул ее локтем, и женщина замолчала. После этого разговоры в кухне сошли на нет, и жильцы разбрелись по комнатам.

Максим Петрович выудил из миски последнюю макаронину, быстро сполоснул посуду над раковиной.

-Пойдем, Архип, – сказал он, подмигнув. – Помидор-то возьми…

Комната Иноненко уже была погружена во мрак и, завесив окно шторой, агент включил свет.

-Постелю себе на полу, а ты ложись на диван.

Архип запротестовал, но Максим Петрович был непреклонен. Он достал из шкафа старый матрас, свернутый в толстую трубку.

«Уже не раз встречал лаборантов, – подумал Архип. – Наверно, и Кирилл спал на этом диване».

Иноненко тем временем снял с дивана засаленное покрывало и переложил его на матрас, а на диван постелил клетчатое байковое одеяло.

-Ну вот, Архип… – немного смущаясь, сказал он.- Чем богаты…

-Спасибо.

Архип медленно опустился на диван – ему показалось, что он лег в гроб. Максим Петрович выключил свет. Через пару минут послышалось его свистящее дыхание. Должно быть, заснул.

«Странный человек, – подумал Архип.- Участвует в покушении на своего вождя и так спокоен. Что им движет? Да, он же указал на Ленина… Но откуда ему знать про завещание? Просто догадался, читая ленинские книги? Идейный… Ну, а я? Что движет мной? Премия по итогам квартала? Нет, конечно. Честолюбие! Конечно, мое проклятое честолюбие».

Архип иногда бывал честным с самим собой и в такие минуты, послав взгляд внутрь своей души, он находил там жажду славы – архаизма человеческой цивилизации. Подозревал он, что и Кирилл с Ярополком рискуют жизнями не ради поощрительной грамоты.

-Архип.

Хриплый шепот Иноненко заставил Архипа вздрогнуть.

-Да?

-А как там, у вас, хорошо живется?

Архип на секунду задумался, пытаясь сконцентрировать свои ощущения на этом вопросе.

-Нет, – честно признался он.

Максим Петрович тяжело вздохнул, пробурчал что-то сквозь зубы и, повернувшись головой к стене, захрапел.

Нет, там было не лучше, Архип уже в этом не сомневался: диктат информации ничем не лучше диктата человека, и то и другое направлено на порабощение человеческой души, хотя и разными путями. Если ты досконально информирован – это еще не значит, что ты свободен. В конечном итоге всеобщая информированность привела к невысказанному запрету необходимых для душ меньшинства знаний. Так произошло с поэзией, искусством, религией – большинство съело меньшинство, но счастливее от этого, конечно, не стало.

Ходили и слухи об информационных пытках, совершаемых в недрах Интеллектуальной Библиотеки, о репрессированных РОСИИНОМ – Российским Искусственным Интеллектом – писателях, поэтах, ученых, скульпторах, художниках и просто ненадежных.

«Однако Сталин проливает кровь и за это достоин казни» – решил Архип, словно оправдываясь перед кем-то.

После этого сон медленно завладел им: снился не Сталин или РОСИИН, а Надя из лаборатории, с задумчивым видом она смотрела на Архипа, виновато улыбаясь, говорила что-то. Он силился понять, что же она говорит – но никак не мог догадаться и от этого нервно вздрагивал во сне.

* * *

Солнце кинулось к Архипу, принялось тереть ему щеки, покалывать глаза под веками, но окончательно разбудил его лишь бодрый голос:

-Подъем, племяш.

Архип сел на диване, не сразу поняв, где он находится.

-Нам песня строить и жить помогает, – пел Максим Петрович, приседая. После каждого приседания он залихватски похлопывал себя по бедрам.

-Что вы делаете? – удивился Архип.

-А ты не знаешь?- удивился Иноненко. – Эх ты, деревенщина! Зарядка!

Агент рассмеялся, показав белые крепкие зубы.

-Ну вставай, иди умывайся, пока не набежали.

«Кто не набежал?» – изумился Архип, но тут же догадался: конечно, жильцы.

Максим Петрович был в трусах, волосы у него на голове мокрые.

Архип откинул в сторону одеяло и поднялся. Он, в отличие от Иноненко, провел ночь в ватных штанах и свитере.

-Да, брат, – покачал головой агент.- Ну и обычаи в твоей Твери. Сымай все – а то не поймут.

Пришлось подчиниться. Под ватными штанами у Архипа расположились трусы в зеленый горошек – блестящая подделка лабораторных швей.

-Вот возьми – мыло, бритва, – Иноненко сунул в руку Архипа бумажный пакет и полотенце. – И скорее, скорее… До конца по коридору, потом налево. Там же и сортир, кстати.

Архип выскочил за дверь и … оторопел. Прямо на него, легко ступая по сырому выщербленному полу, шла белокурая девушка, отчего-то показавшаяся ему необыкновенно красивой. На ней было надето короткое пальто кремового цвета и аккуратная вязаная шапочка.

Смущенно прикрыв волосатую грудь пакетом, Архип смотрел на нее.

-Добрый день, – сказала девушка, улыбнувшись, и прошла мимо.

Архип растерянно промолчал; после, идя по коридору, ругал себя за это: по инструкции положено отвечать на приветствие.

Когда, умывшись, Архип вернулся в комнату, Иноненко был уже одет: черные широкие штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги, черная кожаная куртка с обшлагами и блестящими пуговицами.

-Скорее, – попросил он.

Архип быстро натянул ватные штаны, свитер, фуфайку, обулся.

Они вышли из комнаты. Иноненко закрыл дверь на ключ и спрятал его в нагрудный карман.

-На работу, Максим Петрович?

По коридору шла незнакомая пожилая женщина.

-На службу, Раиса Степановна, – улыбнулся Иноненко.

Утро было зябким и сумрачным – растрепанные вороны с криком носились над растущей у подъезда березкой. Падали желтые листья.

Архип, сам не зная почему, вздохнул.

- Позавтракаем в гараже, – сказал Иноненко, неправильно истолковав его вздох.

Вынырнув из подворотни, они вышли на бульвар, но в метро Максим Петрович спускаться не стал.

-Дойдем пешком, – сказал он, – А то еще пристанет…

Иноненко не договорил, но Архип и сам догадался: патруль.

Кремлевский гараж, к некоторому удивлению Архипа, расположился вовсе не в Кремле, а в неприметном переулке, во дворе перед низким красным зданием с деревянной табличкой «АВТОКОЛОННА №1, г. Москва». Напротив здания находились, собственно, гаражи: пять высоких металлических ворот, вмонтированных в приземистое кирпичное строение. Одни ворота были отворены.

-Серег, с утра пораньше? – крикнул Максим Петрович.

Из гаража вышел белокурый улыбающийся парень, невысокий, но очень крепкий с виду. В замасленных руках он держал какую-то деталь и отвертку.

-С утра пораньше, Максим Петрович. Здравствуйте!

-Здорово, Сережа. Познакомься – Архип.

-Салют! – Сережа весело посмотрел на Архипа. – Давно шоферишь?

-Семь лет.

-Солидно, – присвистнул Сережа. – Ну, обращайся, если что.

-Хорошо.

-Сережа, мы с новичком пойдем чайку попьем, – словно извиняясь, сказал Иноненко.- Присоединяйся.

-Нет, спасибо, я уже попил, – засмеялся шофер.

Максим Петрович повел Архипа в красное здание. Здесь пахло пылью, машинным маслом, кошкой. За дубовым черным столом сидела худая женщина с искривленным носом и некрасивой родинкой на щеке. На плечи она набросила шерстяной коричневый платок.

-Доброе утро, Алла Марковна.

-Доброе, Максим Петрович. Там вам пакет со вчерашнего дня из управления.

Голос у женщины был простуженный, она все время зябко куталась в платок. Архипу стало жаль ее.

-Замечательно. Алла Марковна, наш новый работник, товарищ Сергеев.

-Здравствуйте, – глаза женщины мельком прошлись по лицу Архипа. – Оформлять, Максим Петрович?

-Успеем. Пока на испытательный.

Иноненко открыл покрашенную синей краской дверь.

-Проходите, товарищ Сергеев.

Архип вошел. Максим Петрович плотно притворил дверь.

В кабинете Иноненко было голо и скучно. Слегка оживляли его лишь прикрепленное к стене красное знамя да грубо сделанный макет автомобиля у стены. На столе, лицом к посетителю, стоял портрет Сталина. Вдоль стены – шкаф с бумагами.

-Присаживайся, – негромко сказал Иноненко.

Архип присел на стоящий чуть ли не посреди кабинета грубый стул и подумал: не перебарщивает ли Максим Петрович с аскезой? Едва ли у других начальников такие же кабинеты, а в тридцатые опасно выделяться чем-то, пусть даже и скромностью в быту.

Иноненко взял со стола кособокий чайник и поставил на электроплитку. Потом подошел к шкафу, порылся в верхнем ящике, достал какие-то бумаги. Сел к столу, стал что-то писать.

-Наливай чай, – сказал он, отвлекшись на секунду. – Сахар и хлеб в тумбочке.

Архип подошел к тумбочке, на которой стояла электроплитка, открыл ее. Чувствуя себя неловко, достал стакан, небольшой кусок хлеба и – из жестяной миски – два куска сахара.

«Чаем» Иноненко называл кипяток, подкрашенный морковным взваром. Архип вспомнил, что подобным образом насыщался в Смольном кумир Максима Петровича – Ленин.

Сахар был твердым и желтым, хлеб – черствым, но почувствовать себя вождем мирового пролетариата было приятно – кипяток как будто согревал кровь.

-Вот твой документ, – сказал Иноненко, протягивая красную корочку. – Смотри, не потеряй.

В корочке было записано, что товарищ Архип Игоревич Сергеев является работником Автоколонны №1.

-Теперь ни один патруль не прицепится, – сказал Максим Петрович, наливая морковного чая в жестяную кружку.

Он засмеялся, надкусил сахар, слегка поморщившись, словно от зубной боли.

-Ну, пошли.

Иноненко поставил кружку на стол, надел фуражку.

Сережа уже, похоже, куда-то уехал, гаражи были закрыты. Гремя ключами, Максим Петрович, открыл небольшую дверцу на воротах, затем – с помощью Архипа – отворил тяжелые ворота.

Архип увидел ЗИС – 101, красу советского автопрома. Мощность девяносто лошадей, восьмицилиндровый двигатель объемом 5, 7 литра, но главное – внешний вид, не уступающий, а может, и превосходящий американский Паккард. Удлиненная, со срезанным по диагонали капотом, машина, казалось, дышала мощью даже стоя в гараже. Четыре года Архип учился ездить на ней – конечно, на тренажере – и теперь, когда увидел легендарный сто первый воочию, голова его слегка закружилась.

-Что, впечатляет? – Иноненко по-своему понял оторопь Архипа. – Да, штучка бронированная, по стеклам – хоть из «максима» свинцом поливай, ей хоть бы хны.

Он открыл дверцу машины, приглашая Архипа заглянуть внутрь. Салон был обшит черной кожей, в нем пахло чем-то сладковатым. Здесь, на заднем сидении, наверно, располагался он – Архипу стало немного не по себе.

Иноненко приоткрыл крышку капота не для того, что бы что-то проверять, а скорее, полюбоваться. Все детали блестели даже в свете тусклой электрической лампочки.

-Ну что, выгоняй, – сказал он, вздохнув, и опустил крышку.

-Я? – испугался Архип.

-А то кто же? Надо осмотреть маршрут.

Чувствуя легкую дрожь во всем теле, Архип сел на водительское место. Сколько раз он представлял себе этот момент! Так… Вот сцепление, вот газ, вот тормоз, вот рычаг скоростей. Ах да, нужно снять с ручника!

Машина заурчала, как кошка, у которой почесали за ухом, медленно выкатилась из гаража и остановилась. Архип сидел в ней ни жив ни мертв, на лбу его показалась испарина.

Иноненко быстро закрыл гараж и впрыгнул на место рядом с Архипом.

-Но-но, сынок, не нервничай, – сказал он и улыбнулся. – Машина она не зверь, не укусит.

Лихорадочно вспоминая занятия на тренажере, Архип медленно вывел ЗИС из гаражного тупика и повел по тонкому ручью переулка. Но вот – как ни исхитряйся – пришла пора влиться в шумящую реку бульвара.

-Смелее, – подбодрил Максим Петрович.

Автомобиль вполз на широкий проспект и медленно поехал по влажному асфальту.

Архип понемногу осмелел, почувствовал машину, ее нерв и норов, стрелка на спидометре колыхалась уже у отметки пятьдесят километров в час.

-Сейчас повернешь направо, – предостерег Иноненко.

Ну, направо, так направо.

Архип ловко притормозил, повернул, снова прибавил газу. Машина перестала быть для него машиной, став послушным живым существом, скорее всего, женского пола, а это значит, что он стал настоящим шофером.

-Теперь налево и во двор.

Какая все-таки прекрасная осень! День был довольно пасмурный, но время от времени в образовавшуюся в тучах прореху вдруг проскальзывал луч солнца и тогда деревья – вязы, березы, которых в этом городе было столь много – вспыхивали золотым огнем и, казалось, начинали светиться.

-Здесь остановись, – приказал Иноненко, когда впереди показалась невысокая арка.

Архип, слегка наехав на плоский бордюр тротуара, заглушил мотор. Они вышли.

-Дяденька, прокати!

Трое мальчишек в огромных, должно, отцовских кепках, в рваных фуфайках и резиновых сапогах подбежали к машине, с жадным любопытством стали заглядывать в окна, складывая рупором ладони.

-Ужо я вам, паскудники, – сердито замахнулся на них Иноненко, и мальчишки скрылись в подворотне.

-Пойдем скорее, – с беспокойством сказал Максим Петрович. – А то безотцовщина побьет фары к ядреной фене!

Иноненко быстрым шагом прошел под аркой, остановился у подъезда невзрачного серого дома.

-Вот здесь будешь ждать завтра в семь часов, – быстро сказал он, стараясь не смотреть в окна.

-Он что, здесь живет?

-Да.

Архип с удивлением посмотрел на мрачные, обшарпанные стены дома, к которым были прилеплены небольшие окна.

-Пойдем, – Иноненко бросил на спутника сердитый взгляд. Архип встрепенулся и последовал за ним обратно к машине.

Уже в салоне автомобиля Максим Петрович сказал:

-Жуткая тварь и живет в жутком месте, – он задумался. – Однако ты не возомни, что и внутри так же жутко – там у него все золотом покрыто.

-Вы там были?

-Нет, но говорят.

Впервые Архип не поверил Иноненко, и что-то в начальнике гаража ему показалось завистливым, мелочным, как вкус морковного чая.

-Теперь в Кремль? – поспешил спросить он, чтобы обуздать чувства.

-Какой Кремль?- взмахнул рукой Иноненко. – Кремль – это матрешка-пустышка. Они все работают кто где, а он – на Рождественке. Поверни направо.

Показалась площадь, посреди – огромная клумба, усаженная цветами.

-Площадь Дзержинского, – прокомментировал Иноненко. – Лубянка. Теперь налево и прямо. Да ты дорогу-то запоминаешь?

-Угу, – кивнул Архип. Его удивляла пустота и чистота улиц: словно прошелся по ним гигантский дворник и, в азарте работы, вымел не только весь мусор, но и граждан. Редко попадалась навстречу идущая по тротуару согбенная фигура в шляпе и длинном пальто, либо милиционер в белом кителе. Машин и тех не было видно.

-Вот здесь тормози, – удовлетворенно приказал Максим Петрович.- Будешь заезжать вон в ту арку и высаживать его.

Сталин работал в огромном здании с массивными дверями и мраморной плиткой у крыльца.

-Запомнил?

-Да.

-Ну, тогда отчаливаем. Вези в гараж и теперь, брат, без моих подсказок.

* * *

Спалось плохо, и не только Архипу. Иноненко ворочался, кряхтел, пару раз вставал попить воды. Архип же и вовсе лежал с открытыми глазами, глядя на призрак луны, маячащий за занавеской. А может, это и не луна вовсе? Может, это вдруг разросшаяся до исполинских размеров какая-нибудь звезда? Звезда, ставшая луной, – но для чего? Просто из гордости, честолюбия, либо по неизвестной, глубоко затаенной причине?

Хотелось встать и отворить занавески.

-Спи, Архип, еще рано, – пробормотал Максим Петрович.

Тишина, наступившая совсем недавно: до того кто-то пел в кухне, была неприятна. Что-то чудилось в ней угрожающее, гнетущее, и Архипу казалось, что продолжайся песня подгулявшего жильца коммуналки,- он уже спал бы.

Снялась с потолка муха и, жужжа, принялась кружить по комнате. Архип пытался понять по жужжанию, в каком конце комнаты она сейчас находится и не заметил, как вместо мухи появился Сталин. Он сидел на террасе, на скамеечке у длинного стола, непривычно одетый: мягкие хлопковые штаны, светлый свитер, на голове – шляпа из рисовой соломки. И слова вождь произносил непривычные, обращаясь к кому-то невидимому, говорил о том, что капусту лучше шинковать вдоль, а не поперек, тогда она лучше разваривается и щи получаются наваристее.

-Ну что, Надя?

На террасу вышла Надя из лаборатории в красивом чистом фартуке, волосы стянуты в пучок на затылке.

-Глупости какие-то говоришь, – сказала она, улыбаясь, и поставила перед Сталиным дымящуюся тарелку. – Что вдоль, что попрек, капуста она и есть капуста.

-Не скажи, – засмеялся Сталин. – Вот я расскажу тебе одну историю…

-Архип.

Архип вздрогнул, открыл глаза, увидел встревоженное и бледное лицо Иноненко.

-Пора!

Это слово – «пора», неожиданно больно полоснуло Архипа по сердцу, и он поежился, несмотря на то, что был укрыт одеялом.

-Который час?

-Шесть. Вставай, еще поесть надо.

Архип одевался вяло, его бил озноб. Иноненко, похоже, все понимал и оттого суетился и обращался к Архипу ласково, как к покойнику.

-Пойду, сынок, разогрею поесть.

Максим Петрович вышел, аккуратно прикрыв дверь. Архип – уже одетый в новые зеленоватые штаны и гимнастерку – присел на кровать. На душе было нехорошо, зябко: он, кажется, уже жалел, что добился направления на эту казнь. Однако пути назад не было; Архип встал, надел на голову фуражку и вышел из комнаты.

Сполоснул в кухне лицо – от холодной воды как будто полегчало, муть в голове рассеялась. Немного поковыряв ложкой разогретую на сковородке картошку, залитую яйцом, Архип сказал Иноненко, что не голоден и, пожалуй, пойдет.

В кухне никого не было, жильцы коммуналки, должно быть, еще спали. Максим Петрович вдруг шагнул к Архипу и быстрым движением перекрестил его:

-Ну, с Богом. Путь помнишь?

Архип не ответил, обулся в коридоре и вышел из квартиры. Его слегка покоробило, что Иноненко так же, как и он сам перед отправкой на казнь, вспомнил Бога.

 

В гаражах никого не было, на дверях правления висел замок. Ключом Максима Петровича Архип отворил ворота и вывел автомобиль. Машина радостно гудела, словно ждала его. Потревоженные, поднялись с деревьев вороны, принялись кружить тучей, хрипло каркать.

Архип аккуратно закрыл гараж.

Начал накрапывать дождь, усилился – пустой бульвар заблестел. В открытое окно доносился сырой шорох шин по асфальту. Воздух был насыщен осенними запахами, и казалось, что ты не дышишь, а пьешь сладкое вино. А ведь за стеклом был город, и город большой. На улицах никого не было, лишь у здания с большим красным крестом на белой стене – должно быть, больницы, прохаживались какие-то люди.

Он повернул направо, проехал узкий переулок, повернул налево. Вот и знакомая арка, за которой его ждет он.

Архип развернулся и въехал в арку задним ходом, остановившись у крыльца серого дома. В окнах на втором этаже горел свет.

«Наверное, там» – подумал Архип. Он стал ждать, и время, словно назло, пошло медленнее, растягивая секунды в минуты. Все сильнее нервничая, Архип барабанил тонкими пальцами по рулю.

«Наверно, я должен ждать его, стоя у машины, » – вдруг подумал он и вылез из салона.

Дождь застучал по фуражке, по плечам, спине. Капли, попадающие за воротник, были обжигающе – холодны, но Архип стоял, не шевелясь, и смотрел на дверь подъезда.

«Быть может, он решил не ехать?» – подумалось ему, но тут дверь подъезда, заскрипев, отворилась, и Архип увидел Сталина. Это был невысокий человек лет шестидесяти, темная шинель плотно облегала его фигуру, из-под фуражки виднелись черные волосы. Лицо вождя показалось Архипу усталым и даже грустным.

-Ну, зачем мокнешь? – сказал Сталин с несильным акцентом.

-Здравствуйте, товарищ Сталин, – хрипло проговорил Архип, открывая заднюю дверцу.

Автомобиль, тарахтя, выполз из арки. Архип глядел на дорогу перед собой: намокшая гимнастерка холодила тело, но – этого он не мог не признать – его душу согревало заботливое внимание Сталина. Но почему вождь без охраны? Сколь привычным в лаборатории было мнение, почерпнутое из исторических книг, что Сталин окружал себя десятками телохранителей, столь и неожиданным было его опровержение.

Казнь могла произойти здесь и сейчас: вколоть в клиента сыворотку, завести в какой-нибудь глухой двор, прочесть речь и… Ну? Решайся! Чего же ты ждешь?

Архип бросил взгляд в зеркало и наткнулся на слегка прищуренный глаз Иосифа Виссарионовича. Ему стало не по себе – показалось, что вождь все о нем знает.

-Ты, я вижу, новенький?

-Да, товарищ Сталин.

-А Паша?

-Уехал к маме, товарищ Сталин.

-К маме? Это хорошо… – Сталин задумался. – А тебя-то как звать?

-Архип.

-Хорошее имя, – Иосиф Виссарионович вдруг улыбнулся – о, сколько раз Архип видел эту улыбку на фотографиях! – А ты знаешь, ведь я не очень люблю вашего шоферского брата.

Сталин слегка приподнял левую увечную руку:

-В десять лет пострадал, правда, не от машины, а, смешно сказать, от фаэтона.

С минуту помолчав, добавил:

-Благодаря этому жив остался, а не то прихлопнули бы на империалистической войне.

Вождь громко засмеялся, Архип, не сдержавшись – тоже. Он совсем не таким представлял себе Сталина: его попутчик был откровенен, весел и, главное, добр. Слекие волны струились от вождя и заставляли верить в это.

Вдруг смех Сталина резко прервался, он закашлял.

Архип в тревоге обернулся и увидел, как вождь, схватившись за сердце рукой, упал головой на сиденье.

-Товарищ Сталин, что с вами?

Сталин не ответил. Паника овладела Архипом, но тут же он словно услышал рассудительный голос Ярополка: введи яд, соверши казнь и возвращайся. Рука его потянулась к внутреннему карману, где лежал шприц.

«Ну, зачем мокнешь?»

Архип ударил по газам. Автомобиль взревел и, расплескивая лужи, понесся по бульвару. Сталин глухо стонал. Архип жадно высматривал дорогу: где же, где же та больница с красным крестом?

Вот она! На полной скорости въехав во двор, Архип выскочил из машины и побежал вверх через три ступеньки. Вокруг были люди, но шестое чувство подсказало ему, что кричать на весь двор: «Сталин умирает!» – нельзя.

Пробежав по белому коридору, он наткнулся на медсестру в белоснежном халате:

-Доктора!

-Вам?

-Скорее, – заорал Архип и выругался.

Тут же нашелся доктор – приплюснутое лицо, потухшие глаза.

-Сталин, – сказал ему на ухо Архип свистящим шепотом.

-Что? – вскричал доктор. Глаза его вспыхнули. – Где он? Скорее!

Прислонившись к машине и затравленно дыша, Архип смотрел, как доктор и два медбрата аккуратно вытаскивают из машины того, кого он должен был казнить. В душе была пустота. Пустота и тревога.

* * *

Архип сидел в припаркованном рядом с больницей автомобиле, прикорнув головой на руль, кажется, он даже задремал. В окно негромко постучали. Архип вздрогнул. Рядом с машиной стоял человек в черном пальто и зеленой фуражке с кокардой: узкое землистое лицо, серые невыразительные глаза, ноздреватый тонкий нос. Он сделал рукой нетерпеливое движение, приглашая Архипа выйти из автомобиля.

-Вы товарищ Сергеев?

-Я.

-Майор Конев. Пожалуйста, пройдемте. Да закройте машину на ключ. Заберете ее завтра.

Архип запер ЗИС и пошел вслед за длинной нескладной фигурой НКВДшника. В малом дворе больницы их ждал автомобиль.

-Прошу, – Конев отворил заднюю дверь.

Архип влез в пропахший табаком салон. Майор уселся рядом с ним и коротко бросил шоферу:

-Управление.

Пару минут ехали молча, потом Конев принялся вдруг рассказывать анекдот про Чемберлена – длинно, не смешно. Архип невнимательно слушал и все думал о Сталине.

-Как он? – наконец, решился спросить.

Майор бросил на Архипа испытывающий взгляд и отчеканил:

-Вы спасли ему жизнь.

Он замолчал, закурил папиросу. Мимо летели московские улочки, ни с того ни с сего оживившиеся: вон торговка молоком, вон ребятишки, вон молодые мамаши с колясками.

-Я благодарю вас лично от себя, – кашлянув, сказал Конев.

-Это мой долг, – пожал плечами Архип.

-Хорошо сказано, – вздохнул майор. – Но часто, товарищ Сергеев, слова напрочь расходятся с делами. Доктор сказал, что речь шла о секундах…

Он глубоко затянулся, нервически поведя плечом. Что-то неуловимо бабье было в этом человеке.

-Я, например, умер бы за него, – ни к селу ни к городу сказал Конев и голос его зазвенел. – Только моргни он слегка глазом – и я, не задумываясь, шагнул бы в бездну.

Архип удивленно посмотрел на майора – слова НКВДшника оказались созвучными его собственным мыслям.

В Управлении недолго ждали перед кабинетом какого-то значительного лица.

-Пройдите, Матвей Игнатьич, – позвала секретарша.

-Прошу, – Конев поднялся, пропустив Архипа вперед.

За столом сидел лысоватый человек, похожий на сказочного гнома. На длинном крючковатом носу сидели очки, надетые скорее для солидности, нежели из-за слабости зрения.

-Анна, майор, я просил бы вас, – мягко сказал лысый, и секретарша с Коневым покинули кабинет.

-Присядьте, товарищ Сергеев.

Архип присел на стул и нервно затеребил пальцами рукав гимнастерки.

-Меня зовут Лаврентий Павлович.

-Я знаю, товарищ Берия, – хрипловато сказал Архип.

-От имени первого в мире государства рабочих и крестьян, а так же от себя лично благодарю вас.

-Это был мой долг.

Берия покачал головой и понурился.

-Вы не хотели бы работать у нас? – спросил он, устремив глаза на Архипа.

Тот растерялся, захлопал глазами.

-Нет, вы не подумайте, что это вербовка, или как там называют враги Иосифа Виссарионовича. Я просто предлагаю вам работу в солидной организации, занимающейся безопасностью любимого нашего вождя. Смею вас заверить, товарищ Сергеев, что благороднее и чище занятия невозможно найти.

Слова Берии словно гвозди проникали сквозь череп прямо в мозг Архипа, он, не отрываясь, глядел в увеличенные очками выразительные глаза, и вспоминал другие глаза – ласковый взгляд Сталина, заботу великого вождя, и главное – его неожиданную слабость.

-Враги окружили нас, и преданные достойные люди, как никогда, необходимы именно сейчас. Вот вы, товарищ Сергеев, знаете в своем окружении хоть одного достойного человека?

Архип отрицательно покачал головой.

-А врага знаете?

Берия приподнялся, подался вперед, словно желая впрыгнуть в глаза Архипа.

-Иноненко, – супротив собственной воли выдавил Архип. – Начальник кремлевского гаража Иноненко.

* * *

Майор НКВД Архип Игоревич Сергеев устало сложил в старенькую, погнутую на углах папку, бумаги и, хромая, вышел из здания Управления. Хромотой его наградила минувшая Великая война, следы которой встречались повсеместно на людях, зданиях, деревьях. Даже солнце, казалось, помнило об ужасе тех дней и морщилось, словно от зубной боли.

Архипа Игоревича ждала машина.

«Домой» – приказал он усатому шоферу.

За окном поплыли улицы Москвы – как сильно досталось столице! Когда теперь все будет отстроено? Майор хмуро вздохнул – он не верил, что что-то вообще будет отстроено. Война повлияла на многих людей, вселив в них пессимизм, охладив души.

Архип Игоревич прошел всю войну, от Москвы – до Берлина, дважды – под Брянском и Ригой – был ранен, и это несмотря на то, что особистам свинца перепадало неизмеримо меньше, чем солдатам. Он давно перестал бояться крови, был свидетелем предательств и людской слабости, казней и пыток. Сам неоднократно участвовал в расстрелах паникеров – и прекрасно понимал, что иначе война была бы проиграна. Но даже война со всеми ее чудовищными перипетиями не заслонила в памяти майора сводчатый подвал Управления и сидящего на стуле Максима Петровича Иноненко. Лицо у начальника автоколонны было разбито в кровь, но он словно и не чувствовал боли. Грустно и укоризненно глядел на Архипа, приведенного в подвал особистами не понятно для какой надобности – полюбоваться, что ли на итог своего предательства?

-Сволочь, – беззлобно проговорил Максим Петрович, с трудом ворочая разбитыми, слипшимися от крови, губами. – Да вы, видать, там еще большие скоты, чем мы. Знал бы Чехов…

«Причем тут Чехов? Кто такой Чехов?» – подумал тогда Архип.

Майор Сергеев знал, кто такой Чехов.

Вспомнились и процессы над НКВДшниками: например, был расстрелян Конев, перед смертью – Архип Игоревич прекрасно помнил – кричавший: «Он знает? Вы ему сказали?».

Он знал – сомнений в этом быть не могло.

Сергеев проживал в типовой многоэтажке, в удобной двухкомнатной квартире. Пожилая соседка, выходя из подъезда, вежливо с ним поздоровалась, но майор, занятый своими мыслями, не ответил.

Дверь отворила Валя – уже, значит, вернулась с работы. Архип Игоревич снял пальто и, повесив на вешалку, не разуваясь, прошел в комнату.

-Архип, иди обедать, – позвала с кухни жена.

Он не ответил: странное чувство беспомощности владело им.

-Ты чего? – встревожено спросила Валя, зайдя в комнату. Она была на пятом месяце беременности, но все еще ходила в свою школу.

Сергеев с жалостью посмотрел на жену – что-то будет с ней, если с ним что-нибудь случится?

-Все хорошо, Валечка, просто нет аппетита.

Он подошел к ней, погладил по голове, поцеловал в щеку. Вспомнилось их знакомство – на фронте, куда Валю направили переводчицей. Чудо, что они вместе, чудо, что оба остались живы. Только за любовь этого робкого существа стоило, да, стоило, не совершать то покушение…

Около часа ночи зазвенел дверной звонок. Валя испуганно приподнялась на постели.

-Наверно, по работе. Лежи, я открою.

За дверью стояли трое. Одного, в форме майора, он кажется встречал в Управлении.

-Кто вы? – хмуро поинтересовался Сергеев.

-Майор Пронин. Вам нужно поехать с нами.

-Но так поздно…

-Срочное дело.

Архип Игоревич быстро простился с Валей, пообещал скоро вернуться, но, конечно, не сдержал своего обещания. При всем желании не мог сдержать.

Совсем как Конев, сидя на табурете перед направленным в лицо мощной лампой, со сломанной рукой и изуродованным лицом, майор Сергеев вопрошал:

-Он знает? Вы ему сказали?

 

* * *

Ярополк уныло бродил по пустой лаборатории. Доступ к файлам и системе уже опечатан, но биологические, физические приборы вкупе с архивом пока доступны – впрочем, кому они теперь нужны? Интеллектуальная Библиотека не прощает подобных проколов, хорошо, если обойдется простой высылкой сотрудников…

Вспомнилась фотография 1945 года, где Архип стоит рядом со Сталиным. Болезненная усмешка легла на тонкие губы Ярополка. Какое восторженно – раболепное выражение лица на ней у бывшего коллеги! Лаборатория отслеживала судьбу Архипа до тех пор, пока тот не попал в лагерь. Есть данные, что он погиб при попытке побега, есть и информация, что остался жив и вернулся домой после смерти Сталина. Кто знает?

Теперь лабораторию никто не мог спасти – да и нужно ли спасать? Все прошло, все быльем поросло. Самолюбие Ярополка тешил лишь тот факт, что он, похоже, оказался прав, предупреждая о метафизической опасности покушения на Сталина. Обаяние вождя подчиняло волю даже чрезвычайно крепких людей, и жизнь их становилась похожей на жреческое служение с элементами мазохизма. Да! Было что-то в этих репрессиях и казнях мазохистское, заранее предрешенное.

В дальнем темном углу лаборатории послышался писк. Ярополк подошел к стеллажу и увидел забытую клетку с лабораторной белой крысой. Она суетилась, чувствуя, должно быть, что вот-вот останется одна, боязливо нюхала воздух. Ярополк терпеть не мог крыс, но теперь ему вдруг стало жалко зверька. Он взял клетку и вместе с ней пошел к выходу, собираясь дать крысе свободу.

март 2009.

Космоопера.ру - новости фантастики.