Я зажмурился на несколько мгновений, чтобы иней с ресниц немного оттаял, а то совсем ничего не видно. Если бы не метель – километров через пять уже могли бы показаться огни селения, но в такую погоду пройдешь в трех шагах и не заметишь, что проскочил мимо. По-уму если, то надо бы остановиться, да в снег зарыться вместе с санями и собаками и переждать бурю, но, думаю, прорвемся. Не в первый раз – собачки вывезут. Им сейчас тяжелей всего приходится, и от тепла и отдыха они уж точно не откажутся, даже и направлять не надо – лучше меня знают куда бежать.

Как там, у Джека Лондона? – Белое безмолвие? Ну, у меня оно не безмолвие вовсе, а прямо монстр какой-то завывающий, хоть и белый. Только свое хриплое дыхание слышишь, да свист этот. А еще мороз кусает. Минус тридцать пять, не выше. А вблизи океана влажность воздуха высокая – холод совсем плохо переносится. Посмотрел бы я на того человека, который Австралию когда-то Зеленым континентом назвал, да и спросил бы у него: «Ну, друг, как тебе австралийская зелень, не кусает за щечки-то? Нос вслед за ушами не отваливается?» И это здесь, на самом Севере, а что на Юге творится? А с другой стороны, хорошо, что здесь ветра постоянные – наст прочный образуется и в какую-нибудь трещину или залом попасть практически невозможно – знай, равновесие держи, да собачкам помогай – отталкивайся почаще, как на самокате.

***

Вообще-то удивительно, как дикие собаки Динго всего лет за пять, прошедших после катастрофы, сумели приспособиться. И шерстью обросли, как лайки настоящие, и инстинкты проявились соответствующие, подходящие для выживания в новом мире. А сейчас уже и не скажешь, что когда-то они почти голые бегали по материку и терроризировали людей и кроликов. Хотя, конечно, мало их осталось, собак-то. Кролики и кенгуру, говорят, тоже не все перемерзли – научились и в снег зарываться для сугреву, и из-под снега травку какую-то добывать, но это все в центре материка, я там не был ни разу.

А люди сейчас все больше рыбой питаются, какая еще осталась в океане, потому-то и селятся вдоль побережья. Хотя, ловить её, чем дальше, тем сложнее – снасти-то брать неоткуда – промышленность вся ядерным тазиком накрылась, скоро уж тридцать лет как. Я еще помню то время – энергетический кризис, переросший в политический. А потом и в ядерный конфликт. Помню истерию, охватившую весь мир. И первые взрывы помню. Когда связь еще работала. Сколько ни сокращали вооружения, сколько ни ставили ПРО – хватило одного дня, чтобы ввергнуть весь мир в ледяную эпоху. Хорошо, что Австралия никогда не была объектом дележки. Хоть тут еще цивилизация сохранилась, и во многом – благодаря моим усилиям. Может, конечно, где-то еще и есть люди, и может быть, они и не одичали совсем, в той же Южной Америке, например, но мне об этом ничего не известно, да и откуда бы…

Люди по побережью, а я за ними, или к ним, или по ним… Хождение по мукам, однозначно. По кругу, по кругу, по кругу. Вот уже и десятый круг почти на середине. И, если память не изменяет, то я уже тридцать четвертый год в пути. Ха! Я несу людям знание, дольше, чем прожил Христос. Хотя, он-то, конечно, нес Знание, а я несу знания. Есть разница. Конечно, он еще и веру с любовью и надеждой нес, но мне это все равно – я, вообще-то, атеист. Это люди, сидящие по своим прибрежным селениям, при мерцающем, неровном свете, добываемом ветрогенераторами, могут себе придумывать бога или богов, сколько им заблагорассудится. Пусть хоть в каждой снежинке видят отдельно взятую божественную личность, а мне не до этого. Мне идти надо. Да еще и следить, чтобы «умка» не накрылся. Хоть он и укутан в пять слоев тряпок и поролонов всяких, чтобы ни в коем случае не стукнулся, чтобы не повредилось его нутро электронное, но следить надо. Эх, «умка»-»умка», машина обучающая. В Центре мы от нечего делать пытались придумать «умке» благозвучную расшифровку, да ничего достаточно подходящего не придумалось. Просто не соответствует истине «Универсальный Ментальный Коррелятор Адаптивный», или «Уникальный Мозговой Копирователь Аксиом». Бред, ну правда.

В этой «умке» весь смысл. Уже не знаю, как это назвать – служение, долг, крест мой персональный, или еще как. Да только тянуть мне эту лямку осталось недолго – последний круг. На большее уже ни здоровья не хватит, ни сил. Половина круга. Вот только преемника найти бы. Те, что в Центре сидят – хлюпики, хоть и головастые. И четверти не пройдут по побережью, проверено: или замерзнут где-нибудь в трещине, или собачки взбунтуются, или еще какая беда приключится, а чаще всего – просто нервы сдают – садятся прямо на снег и ждут смерти. Насмотрелся я на таких. Не могут наши, то есть те кто в Центре родился, выходить на круг. А уж такого найти, чтобы и среди снегов как дома был, да еще чтобы мозг был подходящий – вообще почти невыполнимая задача. Я пока не встречал. А я-то всех знаю на австралийском побережье. По всему периметру. Все они через меня прошли, на всех у меня характеристики в «умке» записаны. Иных, конечно, нет уже, а иные – живут и плодятся. Понятное дело, что медленно – все-таки изобилия в пище уже давно нет, да и не предвидится, но рост населения все-таки есть. На всю Австралию – одна-две тысячи человек в год. Это если суммировать мои данные и те данные, что из центра материка приходят.

Вообще-то в Центре не такие уж беспомощные личности сидят. С мозгами у них не плохо – у тех, кто наукой занимается, конечно. Метеорологи даже смогли телескоп наладить и по светимости небесных тел определять концентрацию взвеси в верхних слоях атмосферы. Если им верить, то от ядерной зимы серединка-на-половинку уже прошла. И каждый год прозрачность на процентик увеличивается, так что лет через …дцать и температура станет заметно выше, и солнышко ярче светить будет. Хорошо бы. Устал я от вечной зимы. Раньше, когда еще на русском Крайнем Севере жил, любил зиму. И гонки, что на оленях, что на собачьих упряжках, и рыбалку-охоту, как зимнюю, так и летнюю, а по осени и по грибы-ягоды хаживал с большим удовольствием. И все это без отрыва от научной деятельности. И сейчас продолжаю любить зиму, но уже устал от нее. Так, как можно устать от вечного лета или от вечного безделья. Хорошо тем, кому сравнивать не с чем.

Я в Австралию-то как попал – как раз приехал сравнивать. Хотелось мне и на вечное лето посмотреть, и по материку покататься – кенгурей-утконосов поразглядывать, благо на полноценный отдых накопить оказалось не так уж и сложно. Вот тут-то меня и подловили. Как они прознали, что я – это я, до сих пор не пойму. То ли спецслужбы постарались, но это уже паранойей попахивает, то ли просто узнал кто-то умный в аэропорту, но уже на следующий день после прилета, пока я в гостинице думал куда сначала отправиться, ко мне постучались и передали письмо с предложением. Очень уж оно мне польстило, и я естественно согласился. Шутка ли дело – молодого российского ученого, которому только-только двадцать три исполнилось, даже еще не доктора, пригласили прочитать ознакомительный курс лекций в их Сиднейском университете. И даже денег заплатить обещали – вообще чудеса. Курс я составил всего из пяти лекций под одной общей темой, которая сводилась к простой формулировке: «Способ записи информации в мозг человека с возможностью последующего считывания». Конечно же, речь не шла о зомбировании, программировании личности и тому подобном. Человеческий мозг в моих разработках использовался только как хранилище информации. Как носитель. Как флэшка. Научить человека разговаривать на иностранном языке, считать интегралы или водить машину с помощью разработанной мною аппаратуры, я не мог – для этого все равно нужны старые проверенные методы. Однако же, я мог вложить в мозг человека словарь иностранного языка, технические характеристики автомобиля, правила дорожного движения и математические формулы. И, по ключевой фразе или какому-то другому сигналу – дать человеку возможность «выдать» вложенные знания. Хоть письменно, хоть устно. Практическое применение моим разработкам в век глобальной информатизации найти было трудно – поэтому-то моя аппаратура была лишь первым шагом к возможности создания именно обучающего устройства. Не сложилось… После того, как я отчитал курс лекций, мне предложили гражданство и работу. Отдельную кафедру и все мыслимые привилегии и финансирование. Вообще-то от добра добра не ищут, и я вежливо попросил время на размышления, мол, покатаюсь по материку, подумаю, глядишь – и останусь. Кривил душой, конечно. Не собирался я тогда оставаться. Да только в тот момент и началось. Нет, бомбы упали значительно позже, но кризис был уже налицо. И ехать домой, по сути, стало просто опасно. Не до меня было стране моей.

***

Вот и поселок. Самый северный из существующих – стало быть, полкруга позади. Наружное освещение выключено – незачем метель освещать, а вот сигнальный фонарь на мачте горит – значит все нормально в поселке – следят за собой, не дают себе облениться, значит, не пропали мои усилия даром.

Встретили меня тепло. Впрочем, как и всегда, как и в любом селении. Понимают мою миссию, уважают. Собачек и меня разместили, отогрели, накормили. Дети обступили, галдят: «Учитель, Учитель приехал!» Даже те, кто еще меня не видел ни разу, только-только от родительских штанов утепленных отцепились, а все туда же. Взрослые – те посдержанней, хотя и в их глазах видится и нетерпение, и любопытство. С новостями тут туго, а уж с обнадеживающими новостями – и подавно.

Выспался я хорошо, а когда позавтракал, пришел помощник мэра и позвал на Совет. Это у них грамотно устроено, да впрочем, не только у них – почти везде так. Помнят люди еще демократию свою, не скатились до единоличного правления. Да в маленьких коллективах, где человек двести-триста всего, по-другому и нельзя, некомфортно получается. На Совете тоже все как обычно: я рассказываю об изменениях в известном мне мире, обнадеживаю: «не вы, так ваши дети». Они мне тоже как обычно – список с потребностями, достижения местного народного хозяйства, отчет о прибылях и убытках. Это я так ерничаю. Всем тяжело. Из хороших новостей – пятеро детей достигли возраста Обучения, да еще девица одна – ей уж восемнадцать скоро, а все как-то не пересекались с ней наши пути. Надо ж понимать – я раз в три года появляюсь в поселке, да и остаюсь на пару-тройку дней – разминуться немудрено. Про эту девицу я что-то помню – вроде как родилась она на рыбацком сейнере, который служит плавбазой для местных рыбаков. Сейнер, ясное дело, давно сам не ходит по морям – топлива-то нет, но как база для шлюпок-яликов – вполне удачный вариант. Во время сезона, пока мужики рыбу ловят, женщины там же ее чистят-солят-сушат. А в конце сезона – всё запасенное в поселок перевозят. Удобно. Мать у девицы этой, кажется, во время родов умерла, а отец с горя, не иначе, решил остаться на сейнере на межсезонье – контроль посудине нужен в любое время – должен же кто-то оставаться. Да так и остался – навсегда, считай. И дочка с ним росла. Ну, теперь-то точно – пришла пора.

***

Процедура обучения проходила стандартно. «Умка» стоит, лампочками да графиками подмаргивает. Я сижу за пультом, ребенок сидит в кресле. Спит. На голове у ребенка – шлем, как в старых фильмах про Франкенштейна: перевернутый тазик, лампочки, провода. И я в таком же шлеме. Колдую. Снимаю параметры мозга, выясняю акцепторную способность, определяю мыслительные способности, обусловленные физиологией мозга, формирую базу данных, которые данный конкретный мозг может воспринять, записываю, кодирую доступ, бужу ребенка. А самое главное – проверяю на соответствие. На возможность управления «умкой». Всей процедуры – на час-полтора. И опять мимо. Все пять раз. Одному вложил знания по электротехнике, одному – химию и химическую промышленность, одному – историю. Девочке – литературу, сколько поместилось. Еще одному – про металлы, но тоже не много.

Девица вошла в комнатку в смущенных чувствах. Как будто я ее тут девственности лишать собираюсь. Ничего так, симпатичная, на мой старомодный вкус, только кожа лица и рук обветренная, грубая. Об остальном не знаю – все мы тут, как капуста, укутанные ходим. Со шлемом пришлось повозиться. Он на детей отрегулирован – голова у них меньше, чем у этой уклонистки – датчики более плотно расположены. Пару раз включался, смотрел – картинка смещена была – коса мешает. Ну, в общем, настроил. Включил. Глаза, конечно, на лоб у меня не полезли, но сердечко застучало, заекало. Первые, поверхностные тесты – девяностопроцентная совместимость с «умкой». Второй, более глубокий – девяносто два. Мамочки! Неужели – «ура»?! Еще раз проверяю, на полном тесте, чтобы исключить ошибку. Ой. Даже больше – девяносто четыре с копейками. Руки тряслись, когда я доставал диск с полной информацией по «умке». Единственный, который у меня в трех экземплярах хранится – остальные – в двух. Никогда я так тщательно не готовился: проверял все, что мог проверить по нескольку раз. Да и сам еле успокоился – не хватало еще ошибок наделать. Можно сказать – единственный шанс на продолжение моей миссии.

***

Уговаривал я ее долго, да так и не уговорил. Сколько раз объяснял – насколько это важно – вкладывать людям информацию, которой они смогут воспользоваться, когда климат вернется к норме. Рассказывал про эволюцию, про историю. Обо всем рассказывал. О том, что еще лет через пятьдесят – семьдесят, когда атмосфера очистится – человечество, если ничего не делать, наверняка скатится в первобытное общество. И начинать новый эволюционный, исследовательский путь с самого начала – с каменных топоров и добычи огня трением – преступление перед всеми, кто был до нас. Перед веками исследований, гонений и непонимания. Перед всей, пока еще живой, цивилизацией. Про ее, девицы, собственную уникальность. И кричал на нее, и уговаривал, и умолял. На колени становился, только бы пошла со мной. Только бы переняла у меня эту эстафету бесконечную. Мэра своего она тоже не слушала. Заладила – «останусь с отцом», «я не могу оставить отца». Уперлась. Я не психолог, и с людьми редко общаюсь. Но мне показалось, что она испугалась. Просто испугалась. Я даже пытался упросить мэра сплавать на Батерст, к ее отцу, который все так же сидел на сейнере, но меня не пустили. Отговорили. Если бы я по пути концы отдал, лучше бы ни кому не стало. А шторма еще четыре месяца будут продолжаться. И я решил идти дальше. Оставил девице письмо, на драгоценной, теперь уже, бумаге. Еще раз изложил все, что уже говорил. Подробно нарисовал маршрут, который знал на зубок, приложил карту. Описал место расположения Центра и известных мне научных постов. Еще раз просил хорошенько подумать, и приходить. Приходить обязательно. И ушел.

***

Что-то во мне сломалось. Я шел до Центра два года. Подолгу оставался в селениях и поселках, шел дальше – заставляя себя, через силу. И меня преследовала дурацкая мысль – все зря, все зря. Апатию перебарывал словом «надо». И шел.

***

В Центре меня уже и не чаяли увидеть. Обрадовались, конечно. И похвалили. За ученицу. Которая весь материк с Севера на Юг пересекла. Одна. Которая полгода со вторым «умкой» позанималась, и ушла на круг. На свой первый круг. Вот так.

Что ж, значит, мой круг закончен. Мой самый большой круг. Который у человека бывает только один. Всегда только один.

Об авторе:

Илья Странник, 1979 г.р. Родился в Сибири, долгое время проживал на Крайнем Севере. В настоящее время живет в Калуге. Работает в сфере электроэнергетики. Старается нести людям свет не только по работе, но и своим творчеством.