Я обитаю у подножия своих представлений о мире, и с удовольствием наблюдаю, как их вползающие на небо каменные массивы заслоняют от меня истину. (с)

- Дорогая, в современном мире позитивный образ мыслей, кроме прочего, ещё и одно из условий контракта с работодателем. Стараниями наших коллег из Организации Безмятежных Наций установлено, что наибольшую прибыль приносит человек, работающий в пределах принципа удовольствия. На многих предприятиях уже введен ежедневный психосоматический тест, и если он выявляет у сотрудника уровень стресса, превышающий норму для увлеченно играющего ребенка, его немедленно отправляют на переподготовку.

Линда чуть сдвинула брови, пряча лукаво блеснувшие глаза.

- Мне кажется, такая практика косвенно нарушает права человека.

- Неужели?!

- Именно! Вообще, для меня, как религиозного дизайнера, она – пример странной художественной однобокости, игнорирующей эстетику безобразного…

- Дело не в эстетике, трудоголизм невыгоден экономически!

- … но гораздо хуже, что это антидемократично, ибо ущемляет человека в одном из его неотъемлемых прав, а именно – в праве на страдание! Или ты тоже считаешь, что художественную и моральную ценность имеют только приятные переживания?

- Что-то я не пойму… Зачем тот, кто правильно пользуется разумом, станет видеть вокруг ещё что-то кроме поводов для радости? Идея катарсиса – это древняя средиземноморская экзотика. Хочешь вернуть её в арсенал конструкторов массового сознания? Вряд ли кто-нибудь пойдет на это, очищение страданием – не самый полезный для здоровья метод. Тем более теперь, когда модно просто не пачкаться.

- Какая прекрасная мода!

- Мода – это последнее прибежище философии. В современном мире все вообще идеи упразднены. Осталась одна практика, реальность сама по себе, без всяких объяснений…

Линда больше не могла сдерживать улыбку.

- Кальман, ты совсем не понимаешь шуток.

Она поцеловала мужа в разгоряченную щеку и положила подбородок ему на плечо.

- Мне кажется, – продолжала Линда, задумчиво глядя в пространство, – что современность тут ни при чем. Для определяющей части человечества дело всегда примерно так и обстояло.

Голос жены звучал примирительно, но Кальмана по-прежнему распирало от аргументов.

- Растрачивающий силы на печаль расходует их слишком щедро. Мир всегда движется в сторону тех, кто живет с удовольствием.

- Кальман, ты не хочешь издать книгу собственных афоризмов?

В продолжение этой короткой беседы сотрудники «Центра философской моды и религиозного дизайна», супруги Эриксон как раз успели спуститься на лифте с сорок восьмого этажа в холл. Едва Линда, спохватившись, поправила пальцами прическу, как металлические створки разъехались в стороны. Покачиваемые волнами бодрой музыки, на пороге укромного мира зеркальной кабинки бесцеремонно столпились сотни надутых гелием воздушных шаров с лозунгами президентской кампании. Супруги вышли в холл и направились к бару перекусить.

Была пятница, последний день предвыборной агитации. На огромном экране у выхода из «Центра» вежливый и энергичный кореец Сан-ки, кандидат в президенты от общественного движения «Учителя физкультуры в поддержку теории эволюции» поздравлял своих избирателей с приближающимся двухсотлетним юбилеем основателя генетики Томаса Ханта Моргана и ратовал за телесное возрождение всех наций, предлагая повсеместно возобновить в школах преподавание изгнанной оттуда распоясавшимися клерикалами зоологии, одним из разделов которой является, как известно, история жизни и деяний наших общих с обезьянами предков.

- Яума якуму Руху уаль малаикату саффан, – пел, красуясь на плазменной панели в противоположном конце зала чудный темнокожий тенор, бывший кантор токийской синагоги, а ныне – муэдзин из корпорации «Масджид портабл», призывая Милостивого и Милосердного помочь возможному будущему главе мирового правительства от партии «Татары Заполярья против глобального потепления».

На экранах поменьше добирали последние проплаченные эфирные минуты заросший бородой традиционалист по имени Иван Купала из славянской партии «Дорога к капищу» и полуголая женщина-шаман Ао Теа Роа из новозеландского племени маори, выступавшая под пение Кири Те Канава. Впрочем, поскольку госпожа Ао сидела за столом, нельзя было поручиться, что она не была голой абсолютно.

Нехотя оторвав взгляд от роскошной темнокожей груди, похожей на две большие шоколадные капли, Кальман вошел следом за женой и с наслаждением ощутил, как отхлынула прочь оглушительная предвыборная истерия, почти целиком скрывшись за стеклянными дверями кофейни «Финджян». Здесь была прекрасная кухня и всегда можно было послушать мастеров ближневосточного рокабилли. Супруги заняли столик возле густо засаженного пресноводного аквариума, представлявшего уголок тропического озера с разноцветными растениями и стайками неоновых рыбок. Заказали по бокалу легкого белого пива «Халиб», и две порции щупалец оранжевой каракатицы, обжареных в масле пелагического бокоплава с добавлением стрекательных клеток актинии, отчего это сладковатое лакомство приятно покалывало язык, но не на ураганный манер перца, а изысканными редкими щипками.

В приправленном ароматами кальяна воздухе кофейни пульсировали бодрящие ритмы полуакустической гитары Брайена Зетцера, сменявшиеся то обжигающим вокалом «Atomic fireballs», то ослепительно-праздничными дудками свингующих шаманов из «Big bad voodoo daddy». Кальман, как и всегда в состоянии легкого подпития, старался запоминать все свои ощущения. Он любил легкость бытия, и хотел, чтобы она оставалась при нем и после того, как алкоголь выветрится.

- Ну, вот, Кальман, наша коллекция дзенской живописи близится к завершению, остались последние четыре благородных мазка тушью, – сказала Линда.

- За победу госпожи Суми Ё, – отозвался Кальман.

Услышав столь откровенную фразу, Линда укоризненно покачала головой, но Кальман, как ни в чем не бывало, подмигнул ей и супруги с тихим звоном соприкоснулись бокалами, в которых плескалась непрозрачная пенистая жидкость, похожая на разбавленное молоко.

- Надеюсь, нам удастся выручить за наше собрание хорошие деньги и переключиться, наконец, на другую область антиквариата. За последние полгода я порядком устал от изобразительных искусств! – добавил Кальман, решив, всё же, соблюдать конспирацию.

- Кстати! – от внезапной мысли Линда чуть не поперхнулась каракатицей. – На четырнадцатом этаже сегодня показ. Первый в этом году. Может, зайдем развлечься?

- А что у нас на четырнадцатом?

- Господин начальник отдела не помнит? Это же твоя любимая секция авраамических религий. У них самый большой банкетный зал в Центре.

- Ах, вот куда ты меня приглашаешь? Помнится, там ещё в толще пола и стен смонтирован кольцевой ускоритель идей, так называемый апокалиптограф для бомбардировки Откровений апокрифами.

- Представляю, какой фейерверк получается! Осколки традиций под ударами новых веяний так и свищут, наверное? Однако особенности избирателя-монотеиста хорошо описаны в учебниках…

- Так описаны они именно благодаря таким ускорителям! В них воссоздаются процессы, протекающие в сознании мусульманина, иудея или христианина в отличие, скажем, от джайниста или индуиста, в момент, когда в поле их священного вымысла вторгается один из наших продуктов. Такие поля, как ты знаешь, характеризуются высокой напряженностью искренности, поскольку состоят из неосознаваемых логических ошибок…

- Ты мне потом объяснишь подробнее, хорошо? А сейчас идем, – тут Линда бросила взгляд на круглый циферблат своих наручных часов, разделенный на пять равных цветных долей. – Дефиле начинается ровно через двенадцать минут. Мы как раз успеем занять места поближе к подиуму. И советую не вставать до самого начала. Ты же знаешь, все телепортируются в последний момент прямо из коктейль-рум, а памяти у нашего дурацкого корпоративного эквалайзера – гигабайт четыреста, он хранит маршруты сотрудников лишь в течение пяти минут, а потом просто распределяет гостей по свободным креслам.

- В самом деле? Никогда не обращал внимания. Ну, тогда идем скорее!

Руководимый Кальманом Отдел структурной лингвистики занимал целиком 47-й и 48-й этажи «Центра философской моды и религиозного дизайна», голубовато-зеленая стеклянная башня которого всего пару лет как возвышалась рядом с Дворцом культуры и науки в Варшаве. Впервые, по примеру Англии, США и Японии, в восточной Европе появилась подобная высокотехнологичная кузница общественного мнения. Расцвет модной науки – фундаментальной патологии сознания и самой динамично развивающейся её отрасли, психофизиологии заблуждений, вызвал к жизни множество новых методов управления массами, отчего подобные «Центры» из мечты политтехнологов превратились в повседневную реальность.

Охотно тиражируемые СМИ подробности работы Центров, подобных варшавскому, постепенно сформировали один из самых доходных сегментов рынка новостей, ибо как ключ к замку подходили к волюнтаристской и стихийно-анархической идеологии пользователей Всемирной сети, каковые, со времен её создания, были и остаются главными потребителями новостной продукции.

«Варшавская башня» работала, в основном, через двоякий архетип инфантильности, – так называемую «веру в батюшку-царя», и её зеркальный антипод, принцип «голосуй – не голосуй…» (продолжение всем известно). Менеджеры Центра, в поисках новых решений, не без опасения сделали ставку на столь радикальную, если не сказать циничную технологию, которая, хоть и шествовала уже победно по всем пяти континентам, но впервые была представлена со всей откровенностью, без реверансов в сторону давно развенчанного интеллекта избирателя и фиговых листков гуманизма и нравственности политиков. Она запросто могла отпугнуть заказчиков своей нарочитой одиозностью.

Но технологии работы с инфантильным архетипом, пришедшие прямо с переднего края науки, не подкачали. Невероятная эффективность проектов «Center of philosophical vogue and religious design» лишила покоя не только социологов, создателей общепринятой до сих пор сложной и тонко разработанной теории избирательного поведения граждан, но, странным образом, также деятелей культуры и религиозную общественность. Впрочем, одним из главных занятий последних двух групп являются, как известно, профессиональные поиски смысла жизни. Причем, интересно, что предельная зыбкость подобных поисков не мешает им, как и многим другим на протяжении всей истории человечества вплоть до описываемых событий традиционно ощущать этот смысл в то же самое время привольно покоящимся на неких «незыблемых нравственных основах», которые – о, ужас и проклятье! – на этот раз пыталась подорвать не голая теория, которую ничего не стоило закидать шапками софизмов, а неопровержимая в своей истинности практика.

И теперь, чем с большим пиететом к законодательству проводилась очередная избирательная кампания, тем более она воспринималась консервативной частью человечества как пощечина свободе волеизъявления, а вдобавок логике, морали и общественному вкусу.

Главным, что вызывало раздражение ханжей, было полное совпадение заявленных целей и реальных итогов. Дошло до того, что в последний день предвыборной агитации у граждан мира, не имевшего, с некоторых пор, других границ кроме естественных географических, сложилась традиция устраивать митинги протеста против, как считалось, оболванивания и манипулирования сознанием. Но когда наиболее экстремистские группировки проводили, в нарушение закона, свои акции прямо на избирательных пунктах, подвергались за это аресту и принудительно отправлялись для голосования в ближайший полицейский участок, даже там они, недоумевая, продолжали изъявлять свою волю в точном соответствии с расчетами политтехнологов.

Речь, разумеется, не шла о каком-либо программировании сознания, принуждении или запугивании. В нынешнем арсенале средств управления массами они были возможны не более чем телесные наказания в современной школе. Со времен установления во всём мире демократии (отвратительной формы государственного устройства, по сравнению с которой все остальные, как известно, ещё хуже), и до скончания века у политиков не было больше другого способа получить голоса избирателей, кроме как говорить и делать то, что тем понравится.

Но как бы честно и открыто не вел себя кандидат в лидеры, ни одна модель поведения в принципе не смогла бы удовлетворить всех жителей до одного. Другое дело, что это и не требовалось, для победы на выборах необходимо и достаточно завоевать доверие лишь некоторого законодательно установленного процента граждан. Просто раньше политики пытались соответствовать ожиданиям граждан практически вслепую, отчаянно отыскивая хоть какие-то закономерности в их поведении.

В науке часто бывает, что проблему, не поддающуюся лобовому штурму, заменяют на другую, которая оказывается решаемой. В итоге, сам механизм избирательного поведения так и остался невыясненным, но связанные с ним вопросы научились решать при помощи технологии ментального картирования. Она названа так потому, что её суть – в фиксации жизненного пути каждого человека, со всеми его ежесекундными выборами из двух или более альтернатив (посмотреть этот фильм или переключить на другой, какой сорт пива сегодня выбрать и не взять ли лучше бутылку мартини и т.д.) в виде электронной карты, хранящейся в Глобальном сетевом архиве, откуда она легко может быть извлечена для анализа. Записанное на карте статистическое множество после ввода в специальную программу позволяет, с практически стопроцентной точностью, прогнозировать реакцию человека на любую незнакомую ситуацию, в том числе, на предвыборный образ кандидата.

Любопытно, что разработка технологии картирования началась после того, как её возможность была теоретически предсказана на основании чисто философской концепции «неисповедимой неизбежности». Последняя заявляет, что всё происходящее с объектами живой или неживой природы принципиально может быть объяснено исходя из сочетания всего лишь двух факторов: внутренних свойств объекта и его внешних обстоятельств. Проще говоря, всё, что случается – единственно возможно, заранее предопределено, но никому не известно, ибо отнюдь не заложено в информационном поле чьего-нибудь интеллекта, а во всякий момент образуется из взаимосочетания частиц и условий. И неизбежность здесь не случайно мыслится «неисповедимой», поскольку учесть всё многообразие свойств и обстоятельств, равное, по сути, количеству частиц во Вселенной, совершенно невозможно.

Отсюда, конечно же, сразу следует, что свободная воля – миф, и, в полном соответствии с этим, большинство людей сохраняют стихийную веру в её наличие, поскольку она – единственное спасение от невыносимой им пьянящей поэзии бесцельности бытия. Бесцельность же эта видна повсюду и, что самое удивительное, привычна для всех, правда, ровно до тех пор, пока на ней не сделано акцента. К примеру, многие не выносят атональную музыку, считая ее противоестественной, хотя, в природе как раз и нет ни единой мелодии, кроме квартовой попевки кукушки, и тех же ревнителей смысла какофония птиц на рассвете не раздражает.

Кстати, принцип «неисповедимой неизбежности», являет собой прекрасный аргумент в пользу главенства философии над прочими, самыми прикладными науками, ибо здесь её фундаментальное, то есть, отвлеченное от практики, теоретическое знание возымело ошеломляющие материальные последствия.

«Варшавская башня» регулярно разрабатывала новые Коллекции Идей и проводила показы, философские дефиле, часто с религиозным уклоном. Центр имел собственное модельное агентство, где со всего мира были собраны самые молодые и очаровательные доктора гуманитарных и технических наук обоего пола. Многие из них совмещали занятия наукой не только с модельным бизнесом, но и со съемками на руководимой Центром киностудии «Эзотерик пикчерс», а некоторые даже являлись солистами известных оперных театров.

Создатели коллекций, философы-модельеры, чей инструментарий ограничивался лишь сочетаниями материалов и фасонов ухитрялись, порой, воплощать неожиданно глубокие идеи. К примеру, в сегодняшнем дефиле около десятка девушек и юношей, одетых в костюмы овощей и фруктов, начинали движение с одного края подиума, в то время как с противоположного им навстречу шагали другие модели. Мужчины были в расцвеченных стразами рясах с открывавшим мускулистую грудь вырезом, к которым очень шли сапоги на каблуках и кожаные ковбойские шляпы; женщины двигались в траурных цветов бикини с золотым шитьем, на голове косынки, скромно завязанные под подбородком. Дефиле представляло рассуждение о том, как преподать бренность земных радостей вегетарианцам, ибо те и так привыкли круглый год обходиться без мяса, причем, делали это с удовольствием, следовательно, их тела в пост не скорбели, и не имели дополнительного повода думать о вечном. Фруктово-овощная группа как бы спрашивала: входит ли в задачи поста понуждающая к сокрушению сердечному телесная скорбь, вызванная отказом от сытной пищи? А если нет, рассуждали движения длинноногих дев и поджарых красавцев, то непонятно, зачем вообще существуют пищевые ограничения, и не достаточно ли поста духовного?..

***

Старт нынешней предвыборной гонке, вот-вот уже готовой финишировать, был дан шесть с половиной месяцев назад, в понедельник четырнадцатого июля, когда, около девяти часов утра, Кальман Эриксон, только что появившийся на рабочем месте, лениво вытянулся в своем кожаном кресле, которое тотчас же приняло форму тела хозяина, и, подпевая его утреннему настроению, мягкими полутонами сменило коричневый цвет обивки на бежевый. Легким щелчком пальцев он зажег в воздухе прямо перед собой голографический монитор и принялся изучать содержимое своего электронного ящика. Окошко в нижнем углу экрана предлагало на выбор новостные выпуски всех телекомпаний мира. Кальман, не глядя, ткнул пальцем и услышал:

- …а в завершение – несколько слов о юбилейной, 125-й экранизации знаменитой фантастической саги «Пластилин-подлец».

«Какой забавный язык! – подумал Кальман. Он сделал погромче, чтобы удобнее было разбирать подзабытую со времен учебы в Москве русскую речь:

- Теперь подробно об этих и других новостях. В роддомах по всей Среднерусской возвышенности ширится движение протеста. Слово лидеру партии «Привередливая Россия», Марии Дуровой.

Бранное слово резануло слух, но Кальман догадался, что это, скорее всего, фамилия.

- Мы, будущие матери возмущены циничностью официальной медицины, которая, в сговоре с законами природы, обрекает на гибель наших ещё не родившихся детей. Неужели 150-200 лет жизни – это всё, чего достойны простые граждане северного полушария? На дворе – 2045-й год, а человек, по-прежнему, смертен! Мы отказываемся рожать в таких условиях! Ох, что это? Кажется, у меня начинаются схватки!

На экране возникла панорама больничного коридора со спешащим на пневмокаре акушером, а голос за кадром прокомментировал:

- Тревога Марии за будущее её ребенка назревала с первых дней беременности, но особенно обострилась после угрозы выкидыша, спровоцированного ссорой с мужем, не разделявшим её политических убеждений. И это, по её мнению – лишнее доказательство антинародности политики нынешнего губернатора Восточно-европейской равнины. Добавим, что вскоре после съемок у Марии родился мальчик. А на днях от бремени успешно разрешились заместитель Марии, Жанна Раздраженская, ответственный секретарь движения Роза Противман и ещё несколько сот политически активных женщин русскоговорящего сегмента планеты.

- К другим новостям. Глобализация привела к серьезным изменениям на продуктовом рынке. Сегодняшний гость в студии, врач-диетолог, обеспокоен засильем в нашем питании консервантов и красителей.

В кадре возник симпатичный упитанный брюнет в очках. «Совсем потерял форму», – подумал Кальман. Но замечание относилось не к фигуре доктора. Просто Кальман с трудом улавливал суть происходящего на экране. Ему даже показалось, что вместо слов «Вред пищевых добавок» интеллигентный толстяк произнес нечто вроде «Весь этот бред о пищевых добавках», неожиданно заявив, что только такие добавки и дают возможность создать пищевой рынок во всём его разнообразии:

- Известно ли вам, что натуральное сырьё быстро окисляется и подвергается микробной порче? Да оно в принципе нетехнологично! Из него почти невозможно получить какие-либо полноценные продукты и, тем более, успеть их продать. Далее, все сталкивались с аллергенным действием природных веществ. Это реакция организма на ксенобиотики – чужеродные химические комплексы. А при использовании такой искусственной добавки как клубничный ароматизатор, аллергии не бывает никогда. И немудрено! Ведь клубника – очень сложный, потому и аллергенный, комплекс химических веществ, ароматизатор же – чистые молекулы эфиров, идентичных природным, обуславливающим клубничный аромат…

- Так что же лучше для здоровья? – неожиданно для себя закончил оратор, и робко попятился к выходу под гневными взглядами слушателей в студии, сурово комкавших в руках газету «Завтра».

«Что за чепуха?» – подумал Кальман и сделал последнюю попытку погрузиться в языковую среду.

- Новости духовной жизни. По мнению состоявшегося в прошлую пятницу Совета Тринадцати муфтиев, мультфильмы с пометкой «легкие», несмотря на низкое содержанием греха подражания Всевышнему, отнюдь не являются безвредными. Однако правящая Палата Атеистов в Парламенте отвергла в первом чтении предложенный Советом «Закон о запрете на изображение любых живых существ, в том числе, воображаемых», назвав его подпадающим под 666-ю статью «Глобального Кодекса о преступлениях против здравого смысла»… Совет Тринадцати уже откликнулся на это решение, назвав неверующее большинство Парламента «Палатой №6».

Кальман, наконец, решил, что с него довольно.

В этот момент из лежащего на столе мобильника посыпалось бодрое тремоло фортепианных клавиш, над которым взвился свингующий запил электрогитары. Звонила новая клиентка Центра, госпожа Суми Ё, кандидат в главы Мирового правительства от Юго-Восточной Азии.

- Охаё годзаимас, Кальман-сенсей! Доброго утра, удачного дня. У меня к вам просьба. Я с самого начала хочу отслеживать динамику своей популярности. Прежде всего, естественно, рост харизматичности моего избирательного аватара по шкале Гаутамы.

- То есть, как обычно, в сравнении с персонажами трех основных монотеистических культов? – уточнил Кальман.

- Да. Это элементарно, думаю, проблем не возникнет. Сложнее с индексом бытового обожания. Не мне вам объяснять, насколько современная культура, по сути своей, приблизилась к исконному смыслу этого слова, ибо всё откровеннее связана с поклонением. Мир избирателя переполнен идолами. Сейчас у каждой деревни свой, отдельный кумир. Да что там, у любого подписчика спутниковой сети «Хоум блисс»…

- Не беспокойтесь, окя̀ку-са̀ма, нам известны поп-пристрастия практически всех избирателей планеты, и мы дистанционно будем фиксировать ваше место среди них в голове каждого. С критериями тоже всё в порядке. Думаю, полутора тысяч персонажей массового сознания, от Басё до панк-группы «Изнасилование», будет достаточно?

- Zgwałcenie? – недоуменно повторила польское слово японка. И тут же продолжила по-немецки:

- Meinen Sie Vergewaltigung?

«Виснет опять», – поморщился Кальман.

- Rape, rape, – закричал он в трубку. – Вы меня слышите? У нас есть специальные таблицы…

Эфирно-переводческая среда на сервере сотового оператора, очевидно, уже успела восстановиться после сбоя.

- Слышу… Неужели полторы тысячи? Вот это соперничество! Моему деду, одиннадцать лет возглавлявшему трансконтинентальное правительство, приходилось соревноваться за место в человеческих сердцах разве что с полусказочными пророками и апостолами.

«А ещё с ослиным упрямством других кандидатов», – весело подумал Кальман.

- Но с тех пор, как мир узнал Мерилин Монро и услышал пение Марио Ланца, боги и богини окончательно осознали своё ничтожество перед людьми. Да и нам, политикам, теперь каково? Ведь если трудно превзойти в обещаниях адептов воображаемого бога, то как сравниться с богом живым, которого легко и увидеть, – если, конечно, ослепнуть не боишься, – и услышать, почти теряя сознание от совершенства?!

Слушая мелодичный голос Суми Ё, Кальман поглядывал на стену, увешанную рекламными плакатами его клиентки. Молодая японка даже по европейским меркам была на редкость хороша собой. На одном из фото они были изображены вместе, госпожа Суми сияла своей улыбкой в окружении бейсбольной команды Центра, а Кальман стоял справа от нее со шлемом в руке.

Полуобернувшись к зеркалу, он оглядел себя и удовлетворенно скривил губы:

«Ну и времена настали! Сплошные звезды кругом, от политики до спорта!»

Тридцатичетырехлетний Кальман Эриксон был одним из самых красивых мужчин среди сотрудников «Варшавской башни», и до недавнего времени входил в число моделей Центра. Лицом он очень напоминал молодого Гюстава Флобера. Даже счастливые в замужестве женщины охотно, хоть чаще и бескорыстно, интересовались им, прочие же, до тех пор, пока высокое положение в обществе не стало служить Кальману защитой, просто не давали ему прохода. Мужчине с такой внешностью обычно стоит огромного труда выкраивать время для других занятий, кроме того, к которому его столь явно предназначила природа…

- Госпожа Суми, я должен был бы теперь уверить вас в безупречности наших технологий, готовых сделать из вас одну из тех, кому завидуют боги. Но это совершенно излишне. Передо мной сейчас ваш портрет… Вы уже рождены вызывать зависть…

- Кальман!

- Да?..

Несколько секунд они молча прислушивались друг к другу.

- Нам надо встретиться. Есть одна вещь, которую я хочу обсудить с глазу на глаз. Мне кажется, вы человек, которому можно доверять…

Где-то внизу живота у Кальмана вспорхнула стайка мотыльков. Зная, что она не может его видеть, он приподнял одну бровь и чуть улыбнулся краями губ, не отрывая взгляда от изображения своей клиентки. Даже на официальном портрете она была прекрасна как цветущая вишня.

- Я готов помочь. Если вам удобно, мы могли бы встретиться прямо сегодня.

- Скажем, после шести часов. И где-нибудь в неофициальной обстановке, хорошо?

- Ну, этого ты могла не добавлять, – сказал вслух Кальман, положив трубку.

Он провел в задумчивости несколько секунд, пока воображение не нарисовало ему вросшее в скалу причудливое здание, тридцатью двумя полукруглыми террасами спускающееся к прозрачно-голубой воде на дне 100-метрового карьера, заросшего по отвесным стенам тропической зеленью.

Несколькими прикосновениями пальцев к экрану он заказал на 19.20 телепорт на двоих до китайского концепт-отеля «Down Under» в районе Сонгджанг недалеко от Шанхая.

***

Полет на телепортере напоминает путешествие в детство. Фактически нуль-транспортировка происходит мгновенно, но у всех, кто ей подвергался, остается ощущение некой длительности, прошедшего промежутка времени. Никто до сих пор не может объяснить, с чем это связано. После старта все звуки вокруг разом стихают, слышится лишь нечто похожее на шуршание дождевых капель в траве. Тело делается почти невесомым, и у летящего возникает характерное, ни с чем не сравнимое ощущение. Кто-то описывает его как острое чувство реальности на фоне полного отсутствия осознанности. Другие уточняют, что на время перемещения они начисто забывают весь свой опыт, все до единого слова и понятия, теряют привычку сравнивать и анализировать, и лишь с огромным удовольствием наблюдают, как перед глазами проплывают целые миры никак ещё не названных предметов. Возможно, именно так воспринимают мир новорожденные.

Глобальный телепорт вместе со всеми национальными филиалами находился целиком в ведении Департамента мгновенных сообщений, современного аналога канувшего в Лету Министерства гражданской авиации. Частное предпринимательство в этой сфере было строго запрещено. Дело в том, что, при всех удобствах, телепортация, по самой природе своей, является чрезвычайно опасным способом путешествия, ибо теоретическая дальность перемещения здесь ограничена лишь размерами Вселенной. Если в вашем распоряжении имеется машина без предохранителя, достаточно задать ей любые координаты в пространстве и телепортер, без зазрения, совести сделает своё дело, – отправит вас, скажем, за миллиард световых лет от Земли и «высадит» в открытом космосе. Правда, это не самое страшное. Оказавшийся в вакууме человек прежде, чем потерять сознание, вполне успеет дать обратную команду, а дорога домой займет не больше мгновения. Гораздо хуже, что существует пусть и очень небольшой, но грозный риск вынырнуть из пространства вблизи звезды, и за считанные секунды превратиться в газовое облачко.

По инструкции, гражданский телепорт имел право перемещать пассажиров только в пределах Земли. Для блокировки вылетов за пределы планеты машины работали под управлением урезанной операционной системы с закрытым кодом, который постоянно обновлялся, упреждая работу хакеров. Однако камнем преткновения стали мыслящие телепортеры третьего поколения, снабженные искусственным интеллектом. С одной стороны, они были очень удобны. Отпала необходимость в ручном вводе координат, достаточно было описать желаемую местность или показать в объектив сканера фотографию. Но способность машинного разума к абстрактно-логическому мышлению оказалась (как и у людей) очень обременительной. Она таила в себе новые опасности, о которых прежде не подозревали.

К сожалению, осталось невыясненным, кто первый захотел отправиться при помощи телепортера «ко всем чертям». Известно только, что электронный диспетчер Центра пассажирских перемещений эту команду принял. А поскольку для лучшего контакта с клиентами в памяти машины содержались самые разные сведения, в том числе, по истории религий, философии, литературе, искусству, – всё, что угодно, кроме бранных выражений, – диспетчер понял команду буквально, и отправил клиента по указанному адресу. Человек бесследно исчез. Когда же проводившие дознание полицейские открыли архив операций, у них глаза полезли на лоб. Пунктом назначения значилась преисподняя! Подозревали, что это проделки разработчиков, поскольку среди солидных программистов скрывалось множество хакеров. Власти, как обычно, оказались в сложном положении. Нельзя было допустить, чтобы технические детали попали в интернет.

На какое-то время было решено считать набиравший популярность «полет в один конец», как его назвали, новым способом самоубийства. Но тут в качестве места отбытия к аду добавился ещё и рай. В шутке никто не сознавался. Тогда-то и возникло смелое предположение: телепортер сам, обработав доступную ему сумму человеческих знаний и верований, сделал обобщение, только, будучи средством передвижения, не философское, а топографическое. Заботясь об удобстве клиентов, робот вычислил координаты наиболее желанных человеку мест. Оказалось, их совсем мало. Похоже, беспристрастный взгляд машины случайно выявил два полюса, между которыми проходит наша жизнь. Робот уловил самую суть человеческого мышления: мы неспособны жить в настоящем, и, путешествуя, хотим не перемещаться внутри этого мира, а вырваться из него вовне. Любая сказка, пусть даже жестокая, но полная волшебных превращений, нам гораздо милее славной скуки реальности.

В общем, пока телепортацию не сделали монополией государства, в сфере гражданских перемещений творилось бог знает что. Множество больших и малых компаний были привлечены к ответственности в связи с исчезновением людей. Но к счастью, эти времена давно миновали.

Кальман и Суми Ё прибыли на место встречи с разных концов Земли и без всяких приключений.

***

За толстыми стеклами обеденного зала, устроенного на глубине одиннадцати метров, колыхалась прозрачно-зеленая толща озерной воды. Рассеянные лучи береговых светильников, словно спицы, переступали по полу: это стаи зеркальных карпов играли на них как на струнах. Иногда из глубины надвигались торпедообразные тела самых больших в мире пресноводных рыб, огромных змеевидных арапаим.

Интерьер зала был под стать сумраку подводных джунглей. Обшитые дубом темные, словно промасленные стены; кованые и литые мебельные остовы, заполненные суфле из оливкового плюша; кузнечный орнамент косяков и дверных полотен; светильники в форме пагод из черного и желтого металла… Здесь, на глубине, среди грубой, однообразной роскоши красавица Суми-Ё выглядела новенькой брошью, случайно оброненной в аквариум. Она радовала глаз.

- Кальман, вам никогда не приходило в голову, что ваш Центр, – только декорация, а, мы, ваши клиенты – послушные куклы?

- Но как же, окяку-сама?! Не одна ли из этих кукол раз в четыре года становится президентом эээ… всея Земли! Вы – кандидат от могущественной партии, имеющей сторонников по всему миру…

- Ну и что? Истинные властелины мира не состоят в партиях. Они не нуждаются в идеологии, и никого не спрашивают: как? Они знают. Мой дед рассказывал…

Кальман улыбнулся. В голове его спичкой чиркнула мысль, и, осветив тему, погасла, оставив приятное облачко понимания. Вспомнилось, как давно, еще в студенческие времена он беседовал на эту тему с дядей, покойным Фредериком Бильдербергером.

- Да, госпожа Суми, я слушаю, – ободрил он смущенную его искренней улыбкой молодую женщину.

- Так вот… Он говорил, что всегда ощущал невидимую руку за каждым своим поступком… И всю жизнь старался выяснить, чья это рука.

- И чья же? – заинтересовался Кальман.

- В том-то и дело, что у меня есть кое-какая информация на этот счет. И она, как ни странно, наполняет меня надеждой на победу. На реальную победу, Кальман, а не предназначенную мне участь пешки в чьей-то планетарной игре.

- Откровенно говоря, не могу понять, куда вы клоните. Каким образом некие, гм, «серые кардиналы» могут стать залогом вашей победы?

- Очень просто, Кальман. О существовании закулисных интересов знает любой политик. Только ребенок может не понимать, что на выборах всегда побеждает определенный, заранее назначенный кандидат. Система волеизъявления народов полностью фальсифицирована. Но, при всем том никто, похоже, не догадывается, какие карты изначально на руках у вступившего в предвыборную борьбу. Оплошность закулисных воротил в том, что они наделили подставных, по сути, кандидатов реальными рычагами влияния. В общем, мне нужна ваша помощь. До сих пор вы, скажем прямо, только имитировали предвыборные кампании кандидатов в президенты. Вы, если так можно выразиться, были постановщиком шоу, под звуки которого в театре производили смену руководства…

- Госпожа Суми, весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актеры…

- Словом, я предлагаю вам стать…

- Кем же, окяку-сама?

- …главным инженером проекта по законному захвату власти на Земле!..

Как ни много самых волнующих смыслов заключали в себе эти слова, но обращенные на него глаза Суми Ё говорили ещё больше.

- Предлагаю как заказчик этого проекта. Внешне ничего не изменится. Вы прекрасно делали свою работу, продолжайте заниматься ею и впредь. Но направьте теперь все свои технологии на то, чтобы Четыре благородные истины – основа идеологии нашей партии – приобрели действительную, а не показную популярность, и прочно заняли место в умах избирателей…

Настроение у Кальмана было превосходное, в груди он чувствовал нервное биение, движения стали немного судорожными.

«Вот оно, – повторял он себе, – вот! Одно из немногих действительных таинств природы…»

На расстоянии вытянутой руки перед ним сидела влюбленная женщина…

***

- Я думаю, Кальман, о делах уже достаточно. Не хотите искупаться?

- Здесь?!

Суми-Ё расхохоталась.

- Неужели вы могли бы плавать на глазах у посетителей? Мне кажется, кабина международного телепорта в том конце зала. Мы отправимся…

Она наклонилась вперед и прошептала несколько слов у самого его уха.

И вот уже кроны каких-то деревьев, пестрые от ветра, обдают их прохладным шелестом.

В руке его спутницы появляется длинная белая сигарета. Кальман вспоминает, что захватил с собой коробку сигарилл. Пока Суми-Ё то и дело болтает по телефону, он берет одну и крутит её в руке, разглядывая. Сигарилла на пару сантиметров длиннее его указательного пальца и тоньше его раза в полтора. Щурясь на пляшущие в воде огненные блики, нащупывает в кармане полупустой коробок, гладит его легкую фанерную поверхность. Внутри с приятным шуршанием пересыпаются ровные четырехгранные палочки с застывшими на конце каплями огня. Достав одну, чиркает о край коробки и подносит язычок пламени к губам. Едва свернутый в цилиндр табачный лист цвета осени начинает тлеть, коротко втягивает в себя и тут же выпускает изо рта клубы жгучего дыма…

Горячие пары никотина быстро всасывались в кровь. Прикрыв глаза, Кальман мысленно следовал за движением вдыхаемых частичек смолы и сажи, представляя, как они, едва успев осесть в альвеолах, уже выносятся прочь направленным наружу током реснитчатого эпителия, выстилающего легкие, как успешно выносится всякая пыль, с начала мира сдабривающая дыхание всех живых существ…

В этой части планеты – раннее утро. Щедрый изгиб горизонта расстилает перед глазами празднично накрытый ландшафт с хорошо прожаренными, ещё дымящимися утренним туманом коричневыми скалами в обрамлении кудрявых пучков салатной зелени леса. Мускулистые лопатки рельефа бугрятся от страсти в предвкушении прохладного лона океанских бухт. Дыхание перехватывает при виде кофейного русла широкой медленной реки, обнаженно изгибающейся между холмами…

Под впечатлением от раскинувшегося перед ним великолепия Кальман вообразил вдруг, что исчезли все слова, и главным элементом мироздания сделалась видимая реальность. Но тут же очнулся: нет, для него всё по-прежнему двигалось в ритме строчек. Зрительные и слуховые нервы словно поменялись местами. Он не видел пейзаж, а слышал его, внимал горячим, вдохновенным словам, звучавшим как призыв или, скорее, манифест. А хозяин сюжета зачерпывал бытие горстями и орошал им своих читателей, которые, по скупости иных авторов, не привыкли к изобилию. Издавна глотая сухие типографские строчки, люди не замечали ликующего пира Вселенной; они словно поникли от жажды у самого края полноводного потока, на который и обращал их внимание неистовый новатор прошедшей эпохи.

- А почему у подданного Польши – шведская фамилия? – спросила Суми Ё. – Вы что, швед?

- Я-то? – переспросил Кальман и вдруг задумался. – Да, пожалуй, швед…

Суми Ё не обратила на намёк никакого внимания.

- Кальман, мне хочется немного заката. На южном побережье Австралии как раз темнеет. Бежим! Не забудьте ваш галстук!

И вот вокруг вечер. Просторная гладь океана, спокойный бег волн по мелководью. Дневной блеск медленно стекает с густеющего неба и застывает тенями у горизонта. Шампанское, выпитое ещё в Китае, давно выветрилось, оставив приятную тяжесть в голове. Окинув глазами меркнущий ландшафт, Кальман остановился на точеном профиле Суми Ё и сказал себе: «Вот самое прекрасное, до чего я могу сейчас дотянуться взглядом». Она поняла его по-своему: решительно поднялась с песка, поправила платье и, не глядя, протянула ему руку. Он тоже встал, увлекаемый её порывом. Они нырнули в прибрежные заросли и через пол-сотни шагов оказались в узкой естественной аллее, скрытой под пологом столетних древесных крон. Там, глядя на Кальмана широко раскрытыми в сумерках глазами, Суми Ё положила свою когтистую наманикюренную руку ему на грудь и медленно загребла пальцами, как будто собирая в горсть ткань давно сброшенной рубашки. У нее был вид полководца, пустившего в ход секретное оружие.

Но Кальману всегда нравилось быть честным. Радуясь, что не чувствует ничего особенного, он продолжал спокойно любоваться молодой женщиной.

Она сделала какое-то движение ногой. Возможно, топнула с досады. В глазах её читался вопрос; в его же, при желании, легко можно было найти ответ. Кальман едва сдерживался, чтобы не расхохотаться от удовольствия. Но тело оставалось спокойным.

Тогда Суми взяла его руку и провела под ногтем сначала одного пальца, потом другого, как будто вычищая из-под них грязь. По всему телу Кальмана забегали искры. Он и не подозревал, что на кончиках пальцев притаились такие ощущения.

Состояние было вдохновляющим. Закрыв глаза, Кальман представил, какие краски сгодились бы для его описания. На несколько секунд он, похоже, потерял контакт с реальностью…

И вдруг, словно кто-то чужой произнес за него:

- Госпожа Суми, меня не интересуют женщины, которые не хотят за меня замуж.

Японка отпрянула. Было немного жаль сказанного, но он продолжил, по-прежнему, не размыкая век:

- Я достоин, чтобы мне отдали всю жизнь, а не одну только ночь!

Несколько секунд в зарослях слышалось шуршание босых ног. Потом всё стихло.

Кальман открыл глаза.

Идти вслед за Суми Ё не имело смысла. Она ничего не могла добавить к той радости, которая уже наполняла его краёв.

Радости творца, а не творения.

***

Будучи специалистом по конструированию массового сознания, Кальман держал в своем рабочем кабинете большую библиотеку Прикладной Теории Верований и Сравнительной Истории Мироощущений где, кроме польских книг встречались английские, немецкие и французские, а также сочинения на русском, который, как на днях выяснилось, неплохо было бы немного освежить. Кальман выбрал толстое, богато иллюстрированное «Упокоение», принадлежавшее перу известного духовного лидера, эмигранта из Белоруссии Ивана Романовича Покойного, известного миру под именем Хуана Рамона Пласидо.

Родители Покойного эмигрировали в Румынию, когда тот был ещё школьником. Сообразительный мальчик от необходимости осваивать местное наречие рано увлекся романскими языками. А повзрослев и исполнившись честолюбия, перевел самого себя на испанский, резонно рассудив, что такой вариант его имени больше подойдет будущему гуру. В основе разработанной им синтетической религии лежал простой как всё гениальное принцип Альтернативного Истолкования Препятствий Объективного Характера (сокращенно АИПОХ).

Новое учение оказалось необыкновенно успешным. После того, как в интернете появилась сделанная на стадионе «Уэмбли» видеозапись выступления Хуана Пласидо в составе знаменитых трех лекторов, где он, подбадриваемый восторженными зрителями, читает доклад на тему «Зло как неизбежная, а потому, не заслуживающая внимания часть мироздания», мир всколыхнули сообщения о вспышках атеизма среди последователей секты Рональда Хаббарда, что обозначило собой закат сайентологии.

Зрителям Восточно-Европейской равнины Иван Романович был известен в качестве ведущего телешоу «Оставайся с Покойным» (англоязычная версия выходила под не совсем удачным названием «Rest in peace», то есть, «Покойся с миром»). Одной из главных приманок проекта была уникальная эрудиция Покойного, вследствие чего гостем этого своеобразного интеллектуального ринга мог оказаться кто угодно. Туда приглашались знаменитые ученые, религиозные и политические деятели, известные артисты, писатели и поэты. Покойный, действительно, прилично знал физику, химию, историю и литературу, был кандидатом искусствоведения и доктором юридических наук; в молодости он окончил медицинский университет в Праге и девять лет проработал врачом-хирургом. Вдобавок, он, в той или иной степени, владел более чем десятью европейскими и восточными, древними и новыми языками.

Но за что публика просто обожала Покойного, так это за дар импровизации. Кальману запомнился поэтический ринг с участием одного очень популярного русского литератора с украинской фамилией.

- Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях всемирно известный поэт, писатель и драматург, трехкратный обладатель золотой нобелевской статуэтки, автор стихов, виртуозно исполненных на трубе Майлзом Дэвисом в лучшем джазовом альбоме всех времен «Kind of Blue» Евгений N.!

- Здравствуйте.

- Евгений, вам известны наши правила? Вы читаете любое, на выбор, своё стихотворение, а я пытаюсь немедленно сочинить к нему стихотворный же комментарий.

- Ну, что же… ээ… Пожалуйста:

«Было то свиданье над прудом

Кратким, убивающим надежду.

Было понимание с трудом,

Потому что столько было между

Полюсами разными земли…»

- Да, все помнят этот ваш знаменитый стих! Надеюсь, кстати, что наше с вами свидание в эфире, не убьет в телезрителях надежду почерпнуть из нашей программы много нового и интересного.

- Иван, что вы всё время скачете вокруг меня как ненормальный? Я начинаю путаться в тексте:

«Здесь на двух концах одной скамьи,

И мужчина с женщиной молчали,

Заслонив две разные семьи,

Словно две чужих страны, плечами.

И она сказала – не всерьёз,

Вполушутку, полувиновато:

«Только разве кончики волос

Помнят, как ты гладил их когда-то.

«Отводя сближенье, как беду,

Крик внутри смогла переупрямить:

«Завтра к парикмахерше пойду -

Вот и срежу даже эту память.

«Ничего мужчина не сказал,

Он поцеловал ей тихо руку

И пошёл к тебе, ночной вокзал,

К тёмному и грязному, но другу.

И расстались вновь на много лет,

Но кричала, словно неизбежность,

Рана та, больней которой нет, -

Вечная друг другу принадлежность».

- Спасибо, Евгений. Мой ответ вам практически готов. Ещё мгновение… Вот, пожалуйста:

«Знаешь, Женя, там, где принадлежность, -

Не переупрямливают слез…

В счастье, в новом счастье неизбежность,

Не в тоске по кончикам волос!

Горечь выжигает всё, что мучит,

Снова к счастью вынуждает боль,

Тьма нас раньше срока не получит!

Мертв король? Да здравствует король!»

Поэт сорвал с груди звезду нобелевского лауреата. Покойный торжествовал.

Открыв «Упокоение» наугад, Кальман попытался уловить суть учения Покойного:

«Неправда, что без «проклятых вопросов» человек превращается в животное, и культура, якобы, уже невозможна. У детей, например, – мощная культура, а они не ставят «проклятых вопросов»! Культура призвана красоваться и пожинать аплодисменты, она – способ купаться в признании тех, кто не может и восхищен тем, как можешь ты… Культура – это когда пахарь устал и хочет полюбоваться на мастерство столяра, когда пианист захлопывает рояль и мчится на матч любимой футбольной команды. Культура – это экскурсия из трудовых будней в восхищение недоступным тебе мастерством…»

Пора было возвращаться к работе. Кальман поставил книгу на место и пробежал глазами утвержденный вчера Президентом «Центра» график подъема харизматичности.

- Ну, что же, стратегия ясна. Будем действовать!

Он взглянул на часы. Время было обеденное. Набирая номер жены, он снова вспомнил субтропическую рощу и темные глаза Суми Ё. Потом улыбнулся, отрицательно покачал головой и сказал в трубку:

- Линдхен, как всегда, на 48-м возле лифта.

***

Была середина января. В первом часу ночи с воскресенья на понедельник файл базы данных, сформированный по результатам мгновенного подсчета голосов, был уже открыт для редактирования на компьютерах сорока шести тысяч информагентств по всему миру. Последним новость узнал розовый планшет госпожи Суми Ё. Он осторожно завибрировал и заиграл нежнейшее Рондо из «Лулу-сюиты» Альбана Берга.

- Мы победили, окяку-сама, – услышала она голос Кальмана. – Поздравляю! Подробный отчет, естественно, за мной. А пока у меня для вас сюрприз… Вам знакомо имя Фредерика Бильдербергера?

- Кажется, вы хотите вернуться к нашему давнему разговору?

- Я понимаю, почему вы тогда обратились именно ко мне.

- Разумеется, мне известно, что он был вашим дядей.

- Но есть одна вещь, которой вы не можете знать. Когда-то давно, перед самой его кончиной, у нас был разговор на интересующую вас тему. И у меня сохранилась запись видеорегистратора…

- Кальман, это шутка?

- Госпожа Суми, я прошу вас немедленно проверить почту. Жду вашего звонка!

Они могли общаться совершенно свободно, не опасаясь чужих ушей где-нибудь на линии. Глобализация и развитие технологий не привели, как ожидалось, к тотальному контролю. Напротив, неприкосновенность частной жизни достигла таких масштабов, какие ещё недавно сочли бы утопией. Всё более наполнявшийся радиоволнами эфир одновременно становился всё менее доступным для прослушивания. Происходило это благодаря изобретению одного голландского математика, сделанному совершенно случайно, или, правильнее сказать, в шутку. Началось с того, что молодой сотрудник утрехтского Института гигиены интеллекта Хорст ван Альфен увлекся командными видами спорта. Одним из главных направлений деятельности Института была разработка теории, рассматривавшей психические расстройства, в том числе, шизофрению, как результат личностного неприятия реальности. Работа ван Альфена состояла в математическим моделированием Тотальной Осознанности – новой антистрессовой формы мышления, освобожденной от невротизирующего влияния подсознания. В свободные же часы молодой человек участвовал с товарищами в состязаниях по пейнтболу на традиционных в Голландии польдерах среди гигантских древовидных тюльпанов. Это было довольно опасное занятие. Каждый из шести лепестков Tulipa gigas весит около четырнадцати килограммов. Цветок живет 3-4 дня, потом его чашелистики начинают осыпаться, сгибаясь под собственной тяжестью. Падение столь крупного куска растительной плоти на оказавшегося рядом человека производит действие, какое имел бы небольшой спортивный мат, сброшенный с высоты второго этажа. По причине частого травматизма каждый игрок был экипирован портативной коротковолновой радиостанцией. Но члены команд чаще всего пользовались радиосвязью не в критических ситуациях, а для пеленга противника. И вот однажды, скучая в засаде и раздумывая, как ему подшутить над друзьями, Ван Альфен ощутил внезапный прилив вдохновения. Он достал из кармана блокнот, авторучку и, так сказать, «на кончике пера» изобрел всем теперь известный алгоритм Мгновенной Верификации Абонента по тембру голоса и отпечаткам пальцев на трубке. Он состоял в том, что сигнал после установления соединения между говорящими начинал шифроваться их уникальными физиологическими параметрами. Ключ к декодированию каждый раз запрашивался с другого конца линии, в результате чего ни на одном стороннем устройстве перехваченный сигнал принципиально не мог быть превращен в членораздельную речь. Вскоре эта технология стала столь же привычной в мобильных устройствах связи, как GPS-модуль. Поначалу это вызывало понятные протесты со стороны полиции и спецслужб. Но отношение властей изменилось после того, как на покрытых этой технологией территориях обнаружилось резкое уменьшение числа правонарушений. Очевидно, подготовка противоправных деяний была теперь сильно затруднена тем, что преступников лишили одного из основных каналов шпионажа. И это, конечно же, с лихвой покрывало отсутствие аналогичной возможности в отношении их самих…

***

Их последняя встреча произошла в больнице, в той самой, где дядя Фредерик вскоре умер от рака.

- Ну, как ты?

- Спасибо, малыш, гораздо лучше. Обезболивающие действуют превосходно…

Старик охнул, и привычная маска страдания на его лице превратилась в яркую, уродливую гримасу. На несколько секунд он задержал дыхание, пережидая приступ. Потом с усилием улыбнулся. Со лба текли крупные капли пота. Кальман отер их платком.

- …да и осталось мне недолго… Ну-ну, не плачь!.. Послушай-ка лучше…

С тяжелым свистом больной перевел дыхание.

- Тебя, кажется, волнуют все эти слухи о Тайном мировом правительстве. О, я знаю, чем вы занимаетесь у себя в университете вместо учебы! Что ж, кто не был радикалом в юности, у того нет сердца, ну а кто не стал консерватором в старости, у того нет ума… Сынок, моя фамилия – Бильдербергер, и я хочу чтобы ты знал: миром никто не управляет. Он слишком велик для этого! Подумай сам. Толщина культурного слоя на поверхности Земли – всего несколько метров, а дальше – сотни километров камня. Продолжительность жизни человека редко превышает сто лет – срок абсолютно ничтожный…

- Дядя Фредерик, тебе нельзя много разговаривать!

- Постой, я не закончил… Пойми, самый первый из людей, как и самый последний, всегда делает только то единственное, чего не может не делать. Никто из нас не в силах противиться своей природе, ведь даже такое сопротивление сразу становится её частью. И никто не может, хотя бы в ничтожной степени, изменить мир своими действиями, ибо реальность немедленно вбирает в себя любое новшество. Уже в следующий момент случившееся приобретает характер неотвратимости, и у нас снова нет выбора. Всё самое невиданное, едва осуществившись, сразу становится безнадежной обыденностью. Да…

Обессиленный напряжением мысли, старик, закрыв глаза, тяжело дышал. Кальман не поспевал за смыслом его слов, и не вытирал собственных, катившихся одна за другой слёз. Из одного только уважения он поддерживал этот мучительный, но, видимо, необходимый больному разговор:

- Тогда что же такое жизнь, дядя?

Голос племянника заставил Фредерика Бильдербергера ещё на мгновение вынырнуть из темноты, которая совсем скоро должна была стать его последним пристанищем.

- Запомни, мальчик: неприятности выдумали врачи, священники и юристы. А наша задача – никогда не нуждаться в помощи этих выдумщиков.

Он попытался усмехнуться.

- Мне сейчас и вправду немного больно, но какое значение это имеет в масштабах Мироздания? Для него нет принципиальной разницы между электрохимией боли и удовольствия. А то, что для нас она есть, вполне может быть досадной иллюзией, понимаешь? Я много раз убеждался, что различие между плюсом и минусом – фикция. Вернее, нет совсем ни плюса, ни минуса, мир един и бесконечен в своем умном и глупом многообразии. Хотя, возможно, и мира-то никакого не существует…

«Бредит старик. Надо бежать за врачом».

Но едва Кальман поднялся, дядя Фредерик остановил его.

- Погоди, ещё два слова. Я хочу, чтобы ты крепко запомнил кое-что. Жизнь и так-то – череда глупостей, но самая большая из них – подозревать в вещах скрытый смысл. Его нет! Сущим может быть только явное. А значит, всё вокруг соответствует своим названиям. Действительный глава человечества – это, как и положено, Президент, марионетки встречаются только в кукольном театре. Так что, сынок, бросай эти игры, искателей правды и без тебя хватает; займись-ка лучше учебой!

Впрочем, дядя предостерегал юношу совершенно напрасно. В отличие от огромного большинства сверстников, разговоры о несправедливости мироустройства никогда не вызывали у Кальмана ничего кроме улыбки. Пока одни пытались, с карманами навыворот, изменить мир, а другие отчаянно копили добро, замкнувшись в своем недоверии к людям, он, оставаясь открытым и трезвым, учился извлекать выгоду из людского несовершенства. Талантливый и увлеченный юноша легко переступил порог виртуального мира детства, и, как ни в чем не бывало, продолжил спортивное ориентирование в условиях сурового game-play’а реальности. Не забыв, естественно, сменить оружие и тактику на более подходящие.

И вот теперь Кальман принадлежал к счастливому меньшинству людей, сумевших превратить свое хобби в новую для всех, а для него просто любимую науку, и, далее, в весьма прибыльную профессию.

Этой ночью его никто больше не беспокоил. Видимо, госпоже Суми Ё требовалось время, чтобы переварить услышанное.

И только утром, часу в одиннадцатом, Кальмана разбудил телефон, разразившийся звуками перегруженной гитары, лихо пляшущей по блюзовому ладу.

- Спасибо, Кальман-сенсей. Думаю, вряд ли человек станет врать на пороге смерти…

- Я желаю вам приятной инаугурации. Только не торопитесь с выводами, госпожа Суми. Думаю, мой дядя прекрасно знал о существовании видеокамер. Мы же взрослые люди. Зачем притворяться, что в мире есть хоть на грош честности?

- Вы можете, наконец, объяснить?…

- Не уверен, что у меня получится, окяку-сама. «Зло как неизбежная, а потому не заслуживающая внимания часть мироздания», слыхали? Наберите в ютубе… Или, может, вот ещё что… Вы сейчас в Иокогаме? Через четверть часа отправлю вам одну книгу…

Закончив разговор, Кальман набрал номер той своей части, которая звалась Хорст ван Альфен:

- Я сейчас сброшу тебе кое-что. Перекинь это госпоже Суми и оставь канал открытым. Вместе с посылкой пусть к ней на стол ляжет телепорт-девайс без предохранителя, с полным кодом. Возможно, она пополнит население Нижнего мира. Сколько человек сейчас там?..

Ван Альфен назвал цифру.

- Ясно. А в Верхнем?..

Ещё одна короткая пауза.

- Отлично. Пусть выбирает. Всё, выходи из эфира и меняй локацию. Как только сбросишь мне новые координаты – получишь книгу. Надеюсь, ты понимаешь, кому достанется её поток сознания?

Кальман положил трубку. На мгновение он представил, как парит в бездонном океане, и океан этот будто бы наполнен радостями и горестями всех людей. Всех тех, кем он одновременно являлся.

Не вставая, Кальман протянул руку к полке у изголовья и взял в руки увесистый, крепко сброшюрованный том с пахнущими шоколадом листами цвета слоновой кости. Это был «Свежий ветер абсурда» Джорджо Снифферса, великого и загадочного писателя середины прошлого века. Поскольку ни одного его изображения не сохранилось, фронтиспис книги был украшен автографом рукописи Снифферса, вернее, его фотокопией:

«Se dio fosse esistito, i gradi sarebbero stati solo tre: vedi i tuoi figli soffrono? senti pieta nel cuore? salvi tutti! Adesso. Se no, sei mostro crudele. Non ho bisogno d’un tale. Non credo in dio».

Судя по цитате из итальянского подлинника, язык романа был ломаным и ярким, но слишком усердный переводчик своими стараниями не упустить ни одного нюанса совсем истрепал и так бьющееся на ветру знамя фантазии автора. Сочный, торопливый слог стал размеренным и безвкусным.

Правда, Кальману так не казалось. Книга эта была одной из его самых любимых. И сейчас, перелистывая её, он повсюду отыскивал знакомые строчки:

«Мне нравится думать, что я нахожусь не на Земле, и всё, что я вижу, хоть внешне и привычно, на самом деле не имеет названий. Эта мысль всё больше захватывает меня. Раньше, когда окружающее состояло из знакомых подробностей, я мог о каждой из них рассказать уйму ненужных фактов. Их были целые чемоданы, я заполнял ими книжные полки, шкафы, строил библиотеки… Но факты никогда не кончались и ничего не объясняли. Они стали казаться мне совершенно бесполезными. Стоило только лечь поудобнее и задремать, как в них отпадала всякая необходимость. Во сне деление мира на предметы, вещества и атомы представлялось особенно искусственным… Впрочем, я никогда не интересовался тем, как устроен мир. И никому не советую интересоваться, если только он не чувствует в себе сил создать новую реальность, или хотя бы новое понимание её. Но, в любом случае, вряд ли вы сможете сделать это прямо сейчас. Так что, лучше отложите книгу и прилягте: самая замечательная вещь в мире – это дремота».

Игорь Тарасенко родился в 1976 году. Закончил био-хим пединститута. Работал грузчиком, продавцом, артистом хора, домашним учителем. С 2010 года – артист Федеральной филармонии на КМВ (конферансье и актер, переводчик с разных языков). Студент-вокалист. Летом 2012 дебютировал в опере Моцарта «Женитьба Фигаро». С января 2012 года сочиняет прозу.

Игорь мечтает, чтобы с удовольствием его читали только добрые и счастливые люди. Творческое кредо в нескольких фразах:

«Счастье – это когда нет причин молиться.

В мире нет ничего, кроме поводов для радости.

Зло есть неизбежная, а потому не заслуживающая внимания часть мироздания.

Человек обязан быть здоровым и счастливым, иначе он просто глуп.

И вообще, неприятности выдумали врачи, священники и юристы. А наша задача – никогда не нуждаться в помощи этих выдумщиков. Ибо, мудрость – это умение избегать негативного опыта».