Топор
Добавлено: 02 ноя 2012, 16:41Раскольников бросился стремглав к лавке, где между поленами должен был лежать топор. Топора не было! Дворницкая – та самая, в С – м переулке, пыльная, с двумя скрипящими ступеньками, ведущими в полутьму, и лавка стояла на месте, у стены, а вот орудие предстоящего убийства, определяющего так много в русской литературе, да что там в литературе – в жизни, отсутствовало.
Голова трещала после вчерашнего спора в рюмочной о праве вши на самоопределение. Родион ощупал пустые петли, пришитые к изнанке пальто, и подумал: «Надо было вернуться домой до полуночи»?
Он обшарил каморку, в надежде, что инфернальное орудие труда все-таки где-нибудь да обнаружится, просто дворник запамятовал и переложил его.
Тщетно: под лавкой не было, на лавке тоже, в углу с инвентарем он долго шарил, не нашел. Видимо, бес на этот раз был не на стороне философа.
«Что же делать! Боже мой!» Проклятие вырвалось из его души.
Родион выскочил на улицу и поспешил к заветному дому, где старушка в тошнотворно-желтых покоях щелкала деревянными костяшками на счетах, подбивая проценты. Проходя мимо лавочки, где продавали хлеб и булки, он увидел странного господина. Невысокого роста в побитом молью пальто, он глядел пронзительным взглядом из-под циммермановской шляпы на Раскольникова, и когда тот поравнялся с ним, ухватил его за рукав и указал на стенные часы в лавке: было десять минут восьмого.
От господина веяло чем-то инфернальным, алицо казалось смутно знакомым. Студент отшатнулся, но тут он узрел часовые стрелки, и мысли его побежали в другом направлении.
«Время! Время! Где достать топор? Может, сойдет что-нибудь другое?» Представился перочинный ножик, которым он точил карандаши. Таким ножиком, пожалуй, только вшу и можно раздавить. Родион почувствовал, как мурашки побежали по спине. «Вздор! Лучше совсем ничего не думать!”
Лучше всего подошла бы дубинка. Но дубинку в городе не достанешь.
Так и не решив, что предпринять, раскольников свернул в подворотню. Окна, выходившие на огромный квадратный двор, были отворены. В квартире на втором этаже жарили котлеты, и от мясного вперемешку с луковым запаха у Раскольникова подвело желудок.
– Маша! Горит у тебя, опять травиться будем, – возмущался мужской голос в глубине квартиры.
«Лучше яду ей в котлеты!» – мелькнула мысль.
А что? Вполне аристократический способ лишения жизни.
«Яду, мне яду, Маша!» – бывший студент, без пяти минут инфернальная звезда литературы, сглотнул слюну. Заметнов гад подливать-то подливал надушенными ручками в перстнях, да на закуске сэкономил. Вот кто вошь дрожащая. Котлет бы сейчас, даже с ядом!
Но не было ни яду, ни дубинки, ни даже перочинного ножика. Раскольников хотел было повернуться и уйти, но все та же темная личность в заношенном пальто стояла в чугунных воротах и сверлила его угрюмым взглядом из-под циммермановской шляпы.
«Следит, что ли? И где-то я видел его. Кажется, в бреду…Ба! Да он тоже вчера был в рюмочной, и что-то все записывал за мной карандашиком в блокнот, пока Заметнов подливал». Вспомнить бы еще, что он вчера наговорил, что-нибудь неблагонадежное, а это, значит, уже следят за ним. Все они твари дрожащие! Чувствуя непреодолимый страх и отвращение к странному прохожему, Раскольников распахнул дверь на черную лестницу и заскочил в подъезд.
Он не помнил, как огромными шагами, перескакивая через ступеньки, преодолел первый пролет. На втором этаже он остановился и, прижимая руки к груди, чтобы унять стукающее сердце, прислушался. Тихо… Он перегнулся через перила и глянул вниз. Никого…. Странный человек не шел за ним.
«Хвост, оторвался», – подумал студент. – «Самое время найти топор».
Он огляделся. Одна квартира стояла отворена на площадку, свежеокрашенные полы блестели в ней. Людей не было. Родион заглянул внутрь, даже и не надеясь, что здесь будет топор. Его и не было.
Тихо, крадясь, он стал подниматься дальше. На четвертом этаже он остановился перед заветной дверью и, поправив на себе одежду, позвонил в колокольчик.
«Хорошо ли я выгляжу? Она недоверчива… Может, надо было в бакалею заскочить… Деньги, деньги, прокляты деньги.. Нет денег, нет бакалеи. И, кстати, чем я буду доказывать, что не тварь я дрожащая и право имею…Ни топора, ни дубинки… »
Мелькнула еще мысль о какой-то предтече позитивизма, ее перебил фальшивый звук шарманки, хранящийся на задворках памяти… Говорят, в Сибири не так уже плохо…
Меж тем за дверью было тихо. Родион хотел дернуть колокольчик еще раз, но тут услышал шаркающие шаги. Дверь с щелчком отворилась и на Раскольникова уставились два вострые настороженные взгляда. Они долго ощупывали его с головы до ног. Раскольников вспомнил, что небрит, да и рожа после вчерашнего, верно, опухшая. Он заволновался и толкнул дверь, цепочка натянулась.
– Кто таков? Чего? Куды прешь? – возмутилась старуха и рванула дверь на себя.
– Бонжур, Алена Ивановна, Я к вам вещь в заклад принес. Эту…как ее… портсигар! – заторопился Раскольников, опасаясь, что дверь закроется. – Что вы, Алена Ивановна! Это я, ваш клиент, студент и философ Раскольников.
В глазах старухи мелькнула искра узнавания, и она, отцепив цепочку, посторонилась, впуская студента.
– Ну? – она выжидающе смотрела на руки Раскольникова, – Где?
Студент полез во внутренний карман пальто, но папиросочницы там не было. Тогда он сунул руки в брюки, там болталась мелочь – всего должно быть около полтинника. Еще он нащупал скатанную шариком бумажку, это вчера, он выпросив у господина в циммермановской шляпе листочек из блокнота, он записал Сонечкин адресок. Ах, Соня! Страусиное перо на шляпке призывно качается! Однако же где портсигар? Может Заметнов стащил, или господин в шляпе?
Заклада не было, и Раскольников в растерянности замер. Взгляд его смотрел куда-то поверх Алены Ивановны, губы шевелились, в голове складывалась новая комбинация, и когда пальцы наткнулись на сеченое ребро монетки, озарением вспыхнула идея: если старый план не удался, пора импровизировать!
– Алена Ивановна, заклад потом. У меня к вам другой вопрос: не хотите ли вы расширить ассортимент банковских услуг?
Не зря он посетил несколько лекций по экономике еще до того, как философия поразила его ум.
– Что такое?! Ничего не пойму! – вскричала вздорная старуха.
– Да я говорю не для заклада пришел, а спросить не сдадите ли в аренду одну вещь? Вы мне вещь на попользоваться, я вам – деньги.
Старуха непонимающим куриным глазом смотрела на его подбородок, силясь понять, о чем он говорит.
“Вот тупая, карга! С такой пустоголовой каши не сваришь». Раскольников почти совсем отчаялся, но тут в голове у старухи что-то щелкнуло, и она оживилась:
– Какую вещь?
– Топор мне нужен! Топор! – он почти кричал, уже не заботясь о том, что может спугнуть процентщицу.
Голод, больная от похмелья голова и преследование странного господина слились в этом крике души.
– Топор! – еле удерживаясь от того, чтобы затопать, выкрикнул Раскольников и перевел дух.
Старуха развернулась и молча ушла в кухню.
– Да! Да! Да! Топор. То-по-ррр! – кричал ей вслед Раскольников, – Именно, топор. На «то» начинается, на «рррр» кончается, а в середине «по». По! Не Эдгар Алан По, а просто «по». По! П-по-по-нятно?
Его вдруг затрясло мелкой дрожью, он схватил себя за волосы и принялся их рвать, и топал ногами, упиваясь тем, что можно уже больше не притворяться.
– Что ж ты, батюшка, так разволновался. Будет тебе топор, – зазвучало над ухом. – На вот, выпей водички.
Раскольников приоткрыл глаз: рядом стояла старуха, в одной руке у нее был топор, а в другой стакан с водой.
– Вишь, до чего учеба в ваших университетах доводит. Разве так можно волноваться.
Раскольников вдруг почувствовал, что во рту у него пересохло, он схватил стакан и огромными глотками принялся пить тепловатую с металлическим привкусом воду. Говор старухи успокаивал его.
– Я вот все свои сбережения и без университетов смогла скопить. Хотя всю жизнь мечтала. Да мечтала! Я тоже была когда-то молодой и мечтала о том, что вот еще чуток насобираю деньжат и поступлю на курсы благородных девиц. Ведь не вошь же я какая, а тоже поди право имею. И буду белом фартуке и бантах танцевать на выпускном балу с каким-нибудь усатеньким гимназистом. Ну вот таким, как ты. А тут крутишься как белка в колесе, какие банты, вишь, какое тряпье ношу, фланель вокруг шеи. Вот, вроде, встанешь утром, думаешь, ага, Лизавету отправила, отдохну, значит, сама. Вот хотя бы платок повяжу красивый, пойду на Невский выйду – все перемена в жизни. А тут звонок, и пошли посетители, и все на круги своя…
Раскольников удивленно смотрел на старуху, не замечал он за ней таких глубин мысли. Почти что родственная душа.
– Эх, сансара… – шмыгнула носом старуха. – Так будешь топор-то брать, философ?
– Ах, да, – спохватился Раскольников. – Сколько?
– Пятьдесят копеек за день за день, и рубль залога. Смотри, аккуратней пользуйся.
– Рубль пятьдесят! – вскричал Родион, у него всего-то полтинник, – Да вы грабительница, Алена Ивановна.
Как он ошибся на счет родственной души! Скрягой всю жизнь и была, скрягой помрет.
– Да мне надо-то на полчаса всего! Плачу двадцать пять копеек за полчаса аренды топора и двадцать пять – залога.
– Сорок! Сорок за аренду и сорок залога, – в глазах старухи заплясал огонек наживы.
«Итого, восемьдесят копеек! Грабительница! Удушительница молодых дарований!» Раскольников был в отчаянии, никто ему столько не одолжит. Заметнову он до сих пор пять рублей не вернул. Ох, эти деньги…
– Двадцать пять за двадцать минут аренду, и двадцать пять залога! – он снова задрожал каждым нервом.
– Ладно, тридцать – за пятнадцать минут! – не уступала старуха.
– За пятнадцать минут я не успею. А, черт с тобой! Давай за двадцать пять копеек на пять минут, – он был на таком пределе, что, пожалуй, и минуты хватит.
– Продано! – воскликнула старуха и топнула ногой.
Глаза ее сияли, и даже фланелевая тряпка на шее не уродовала ее в этот миг, отметил Раскольников.
– Уфф, уморила ты меня, Алена Ивановна. На, держи, свои копейки, – Раскольников достал из кармана деньги и ссыпал мелочь в сложенную ковшиком старухину ладонь.
Он взялся за топорище, но старуха не отдавала.
– Что еще? – спросил философ.
– Как же! А залог? Двадцать пять копеек залога – мало. Рубль давай, серебром. Как же, дуру нашел. Пятьдесят копеек за топор, и смылся. Ищи тебя потом по всему Петербургу.
– Да у вас же адрес мой есть! – не сдержался Раскольников.
– Адрес наврать можно.
– Я не врал. Ну, нету у меня рубля, ни серебром, ни золотом!
– Как же! Все, поди, на философские книжки потратил, вместо того, чтобы инвентарь купить. Не зря я все же на курсы не поступила. Денежки целее будут.
Раскольников и старуха, вцепившись в топор, стояли друг против друга. Старуха щупала взглядом худого небритого студента, с опухшим от похмелья лицом, одетого в какую-то рванину, которую уже и одеждой-то неловко назвать. Инстинктом учуяв, что больше пятидесяти копеек здесь взять нечего, она сдалась:
– Ладно, пятьдесят копеек за все и паспорт в залог.
Паспорт у Раскольникова всегда был при себе. Носил после того, как их забрали в кутузку из «Хрустального дома». Сиде всю ночь в компании воров и забулдыг до выяснения личности.
Оно вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист и протянул старухе.
– Подавись, грымза старая!
Та взяла, и, продолжая второй рукой удерживать топор, встряхнула бумагу, та развернулась. Старуха прочитала: «Раскольников Родион Романович… ага, описание..»
Она измерила взглядом фигуру студента и заключила:
– Похож.
Убрала паспорт запазуху и только после этого отпустила топор.
Раскольников, радостный, прижал топор к груди и, думая о том, что все же смог уломать эту стерву, бросился к двери.
– На пять минут! Не забудь. А то проценты будут! – крикнула вслед старуха.
– Да-да, я помню, Алена Ивановна, – пробормотал Родион и побежал вниз, перескакивая через ступеньки.
Надо было торопиться, отсчет времени начался. Он выскочил на улицу. Странный господин в циммермановской шляпе прогуливался по двору. В руке у него был блокнот и карандашик. Он оглянулся на стук двери, и брови его поползли вверх при виде всклокоченного молодого человека с топором. Послюнив карандаш, он лихорадочно застрочил что-то в блокнотике.
«Ходит тут, пишет! Гусь в шляпе!» – подумал Родион.
– Га! На тебе! – крикнул студент.
Подскочив к «гусю», студент вручил ему топор. Блокнотик и карандашик полетели на землю.
– Эй! Куда? – крикнул ему господин. – А как же дело?!
Но молодой человек не слышал. Только на Кузнецком мосту он остановился и, с непониманием глядя на пустые руки, произнес:
– Вот черт!
Кажется, у него был топор. Или не был? Он не помнил. Морок что ли? Бред? Горячка? Почесав затылок, он огляделся, никого рядом не было. Тогда он решился. Подошел к перилам и посмотрел на отражение в реке. Всклокоченный, расхристанный, но вполне нормальный гражданин. Облегчение снизошло на его душу, он почти повеселел. Сунув руку в карман и нащупав там скатанную шариком бумажку, он подумал: Сонечка!
Насвистывая фривольную мелодию, он развернул бумажку, на ней было написано: «Родиону Раскольникову от Федора Достоевского с любовью. Преступление, мой юный друг, и есть наказание».
«Достоевский какой-то? Неужто тот хмырь в шляпе? А где же Сонин адрес?»
Он сунул бумажку обратно в карман и пошел в рюмочную. Может, Заметнов знает.
Он всегда и все знает. Хороший человек, пока деньги требовать не начнет. Как вчера.
Голова трещала после вчерашнего спора в рюмочной о праве вши на самоопределение. Родион ощупал пустые петли, пришитые к изнанке пальто, и подумал: «Надо было вернуться домой до полуночи»?
Он обшарил каморку, в надежде, что инфернальное орудие труда все-таки где-нибудь да обнаружится, просто дворник запамятовал и переложил его.
Тщетно: под лавкой не было, на лавке тоже, в углу с инвентарем он долго шарил, не нашел. Видимо, бес на этот раз был не на стороне философа.
«Что же делать! Боже мой!» Проклятие вырвалось из его души.
Родион выскочил на улицу и поспешил к заветному дому, где старушка в тошнотворно-желтых покоях щелкала деревянными костяшками на счетах, подбивая проценты. Проходя мимо лавочки, где продавали хлеб и булки, он увидел странного господина. Невысокого роста в побитом молью пальто, он глядел пронзительным взглядом из-под циммермановской шляпы на Раскольникова, и когда тот поравнялся с ним, ухватил его за рукав и указал на стенные часы в лавке: было десять минут восьмого.
От господина веяло чем-то инфернальным, алицо казалось смутно знакомым. Студент отшатнулся, но тут он узрел часовые стрелки, и мысли его побежали в другом направлении.
«Время! Время! Где достать топор? Может, сойдет что-нибудь другое?» Представился перочинный ножик, которым он точил карандаши. Таким ножиком, пожалуй, только вшу и можно раздавить. Родион почувствовал, как мурашки побежали по спине. «Вздор! Лучше совсем ничего не думать!”
Лучше всего подошла бы дубинка. Но дубинку в городе не достанешь.
Так и не решив, что предпринять, раскольников свернул в подворотню. Окна, выходившие на огромный квадратный двор, были отворены. В квартире на втором этаже жарили котлеты, и от мясного вперемешку с луковым запаха у Раскольникова подвело желудок.
– Маша! Горит у тебя, опять травиться будем, – возмущался мужской голос в глубине квартиры.
«Лучше яду ей в котлеты!» – мелькнула мысль.
А что? Вполне аристократический способ лишения жизни.
«Яду, мне яду, Маша!» – бывший студент, без пяти минут инфернальная звезда литературы, сглотнул слюну. Заметнов гад подливать-то подливал надушенными ручками в перстнях, да на закуске сэкономил. Вот кто вошь дрожащая. Котлет бы сейчас, даже с ядом!
Но не было ни яду, ни дубинки, ни даже перочинного ножика. Раскольников хотел было повернуться и уйти, но все та же темная личность в заношенном пальто стояла в чугунных воротах и сверлила его угрюмым взглядом из-под циммермановской шляпы.
«Следит, что ли? И где-то я видел его. Кажется, в бреду…Ба! Да он тоже вчера был в рюмочной, и что-то все записывал за мной карандашиком в блокнот, пока Заметнов подливал». Вспомнить бы еще, что он вчера наговорил, что-нибудь неблагонадежное, а это, значит, уже следят за ним. Все они твари дрожащие! Чувствуя непреодолимый страх и отвращение к странному прохожему, Раскольников распахнул дверь на черную лестницу и заскочил в подъезд.
Он не помнил, как огромными шагами, перескакивая через ступеньки, преодолел первый пролет. На втором этаже он остановился и, прижимая руки к груди, чтобы унять стукающее сердце, прислушался. Тихо… Он перегнулся через перила и глянул вниз. Никого…. Странный человек не шел за ним.
«Хвост, оторвался», – подумал студент. – «Самое время найти топор».
Он огляделся. Одна квартира стояла отворена на площадку, свежеокрашенные полы блестели в ней. Людей не было. Родион заглянул внутрь, даже и не надеясь, что здесь будет топор. Его и не было.
Тихо, крадясь, он стал подниматься дальше. На четвертом этаже он остановился перед заветной дверью и, поправив на себе одежду, позвонил в колокольчик.
«Хорошо ли я выгляжу? Она недоверчива… Может, надо было в бакалею заскочить… Деньги, деньги, прокляты деньги.. Нет денег, нет бакалеи. И, кстати, чем я буду доказывать, что не тварь я дрожащая и право имею…Ни топора, ни дубинки… »
Мелькнула еще мысль о какой-то предтече позитивизма, ее перебил фальшивый звук шарманки, хранящийся на задворках памяти… Говорят, в Сибири не так уже плохо…
Меж тем за дверью было тихо. Родион хотел дернуть колокольчик еще раз, но тут услышал шаркающие шаги. Дверь с щелчком отворилась и на Раскольникова уставились два вострые настороженные взгляда. Они долго ощупывали его с головы до ног. Раскольников вспомнил, что небрит, да и рожа после вчерашнего, верно, опухшая. Он заволновался и толкнул дверь, цепочка натянулась.
– Кто таков? Чего? Куды прешь? – возмутилась старуха и рванула дверь на себя.
– Бонжур, Алена Ивановна, Я к вам вещь в заклад принес. Эту…как ее… портсигар! – заторопился Раскольников, опасаясь, что дверь закроется. – Что вы, Алена Ивановна! Это я, ваш клиент, студент и философ Раскольников.
В глазах старухи мелькнула искра узнавания, и она, отцепив цепочку, посторонилась, впуская студента.
– Ну? – она выжидающе смотрела на руки Раскольникова, – Где?
Студент полез во внутренний карман пальто, но папиросочницы там не было. Тогда он сунул руки в брюки, там болталась мелочь – всего должно быть около полтинника. Еще он нащупал скатанную шариком бумажку, это вчера, он выпросив у господина в циммермановской шляпе листочек из блокнота, он записал Сонечкин адресок. Ах, Соня! Страусиное перо на шляпке призывно качается! Однако же где портсигар? Может Заметнов стащил, или господин в шляпе?
Заклада не было, и Раскольников в растерянности замер. Взгляд его смотрел куда-то поверх Алены Ивановны, губы шевелились, в голове складывалась новая комбинация, и когда пальцы наткнулись на сеченое ребро монетки, озарением вспыхнула идея: если старый план не удался, пора импровизировать!
– Алена Ивановна, заклад потом. У меня к вам другой вопрос: не хотите ли вы расширить ассортимент банковских услуг?
Не зря он посетил несколько лекций по экономике еще до того, как философия поразила его ум.
– Что такое?! Ничего не пойму! – вскричала вздорная старуха.
– Да я говорю не для заклада пришел, а спросить не сдадите ли в аренду одну вещь? Вы мне вещь на попользоваться, я вам – деньги.
Старуха непонимающим куриным глазом смотрела на его подбородок, силясь понять, о чем он говорит.
“Вот тупая, карга! С такой пустоголовой каши не сваришь». Раскольников почти совсем отчаялся, но тут в голове у старухи что-то щелкнуло, и она оживилась:
– Какую вещь?
– Топор мне нужен! Топор! – он почти кричал, уже не заботясь о том, что может спугнуть процентщицу.
Голод, больная от похмелья голова и преследование странного господина слились в этом крике души.
– Топор! – еле удерживаясь от того, чтобы затопать, выкрикнул Раскольников и перевел дух.
Старуха развернулась и молча ушла в кухню.
– Да! Да! Да! Топор. То-по-ррр! – кричал ей вслед Раскольников, – Именно, топор. На «то» начинается, на «рррр» кончается, а в середине «по». По! Не Эдгар Алан По, а просто «по». По! П-по-по-нятно?
Его вдруг затрясло мелкой дрожью, он схватил себя за волосы и принялся их рвать, и топал ногами, упиваясь тем, что можно уже больше не притворяться.
– Что ж ты, батюшка, так разволновался. Будет тебе топор, – зазвучало над ухом. – На вот, выпей водички.
Раскольников приоткрыл глаз: рядом стояла старуха, в одной руке у нее был топор, а в другой стакан с водой.
– Вишь, до чего учеба в ваших университетах доводит. Разве так можно волноваться.
Раскольников вдруг почувствовал, что во рту у него пересохло, он схватил стакан и огромными глотками принялся пить тепловатую с металлическим привкусом воду. Говор старухи успокаивал его.
– Я вот все свои сбережения и без университетов смогла скопить. Хотя всю жизнь мечтала. Да мечтала! Я тоже была когда-то молодой и мечтала о том, что вот еще чуток насобираю деньжат и поступлю на курсы благородных девиц. Ведь не вошь же я какая, а тоже поди право имею. И буду белом фартуке и бантах танцевать на выпускном балу с каким-нибудь усатеньким гимназистом. Ну вот таким, как ты. А тут крутишься как белка в колесе, какие банты, вишь, какое тряпье ношу, фланель вокруг шеи. Вот, вроде, встанешь утром, думаешь, ага, Лизавету отправила, отдохну, значит, сама. Вот хотя бы платок повяжу красивый, пойду на Невский выйду – все перемена в жизни. А тут звонок, и пошли посетители, и все на круги своя…
Раскольников удивленно смотрел на старуху, не замечал он за ней таких глубин мысли. Почти что родственная душа.
– Эх, сансара… – шмыгнула носом старуха. – Так будешь топор-то брать, философ?
– Ах, да, – спохватился Раскольников. – Сколько?
– Пятьдесят копеек за день за день, и рубль залога. Смотри, аккуратней пользуйся.
– Рубль пятьдесят! – вскричал Родион, у него всего-то полтинник, – Да вы грабительница, Алена Ивановна.
Как он ошибся на счет родственной души! Скрягой всю жизнь и была, скрягой помрет.
– Да мне надо-то на полчаса всего! Плачу двадцать пять копеек за полчаса аренды топора и двадцать пять – залога.
– Сорок! Сорок за аренду и сорок залога, – в глазах старухи заплясал огонек наживы.
«Итого, восемьдесят копеек! Грабительница! Удушительница молодых дарований!» Раскольников был в отчаянии, никто ему столько не одолжит. Заметнову он до сих пор пять рублей не вернул. Ох, эти деньги…
– Двадцать пять за двадцать минут аренду, и двадцать пять залога! – он снова задрожал каждым нервом.
– Ладно, тридцать – за пятнадцать минут! – не уступала старуха.
– За пятнадцать минут я не успею. А, черт с тобой! Давай за двадцать пять копеек на пять минут, – он был на таком пределе, что, пожалуй, и минуты хватит.
– Продано! – воскликнула старуха и топнула ногой.
Глаза ее сияли, и даже фланелевая тряпка на шее не уродовала ее в этот миг, отметил Раскольников.
– Уфф, уморила ты меня, Алена Ивановна. На, держи, свои копейки, – Раскольников достал из кармана деньги и ссыпал мелочь в сложенную ковшиком старухину ладонь.
Он взялся за топорище, но старуха не отдавала.
– Что еще? – спросил философ.
– Как же! А залог? Двадцать пять копеек залога – мало. Рубль давай, серебром. Как же, дуру нашел. Пятьдесят копеек за топор, и смылся. Ищи тебя потом по всему Петербургу.
– Да у вас же адрес мой есть! – не сдержался Раскольников.
– Адрес наврать можно.
– Я не врал. Ну, нету у меня рубля, ни серебром, ни золотом!
– Как же! Все, поди, на философские книжки потратил, вместо того, чтобы инвентарь купить. Не зря я все же на курсы не поступила. Денежки целее будут.
Раскольников и старуха, вцепившись в топор, стояли друг против друга. Старуха щупала взглядом худого небритого студента, с опухшим от похмелья лицом, одетого в какую-то рванину, которую уже и одеждой-то неловко назвать. Инстинктом учуяв, что больше пятидесяти копеек здесь взять нечего, она сдалась:
– Ладно, пятьдесят копеек за все и паспорт в залог.
Паспорт у Раскольникова всегда был при себе. Носил после того, как их забрали в кутузку из «Хрустального дома». Сиде всю ночь в компании воров и забулдыг до выяснения личности.
Оно вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист и протянул старухе.
– Подавись, грымза старая!
Та взяла, и, продолжая второй рукой удерживать топор, встряхнула бумагу, та развернулась. Старуха прочитала: «Раскольников Родион Романович… ага, описание..»
Она измерила взглядом фигуру студента и заключила:
– Похож.
Убрала паспорт запазуху и только после этого отпустила топор.
Раскольников, радостный, прижал топор к груди и, думая о том, что все же смог уломать эту стерву, бросился к двери.
– На пять минут! Не забудь. А то проценты будут! – крикнула вслед старуха.
– Да-да, я помню, Алена Ивановна, – пробормотал Родион и побежал вниз, перескакивая через ступеньки.
Надо было торопиться, отсчет времени начался. Он выскочил на улицу. Странный господин в циммермановской шляпе прогуливался по двору. В руке у него был блокнот и карандашик. Он оглянулся на стук двери, и брови его поползли вверх при виде всклокоченного молодого человека с топором. Послюнив карандаш, он лихорадочно застрочил что-то в блокнотике.
«Ходит тут, пишет! Гусь в шляпе!» – подумал Родион.
– Га! На тебе! – крикнул студент.
Подскочив к «гусю», студент вручил ему топор. Блокнотик и карандашик полетели на землю.
– Эй! Куда? – крикнул ему господин. – А как же дело?!
Но молодой человек не слышал. Только на Кузнецком мосту он остановился и, с непониманием глядя на пустые руки, произнес:
– Вот черт!
Кажется, у него был топор. Или не был? Он не помнил. Морок что ли? Бред? Горячка? Почесав затылок, он огляделся, никого рядом не было. Тогда он решился. Подошел к перилам и посмотрел на отражение в реке. Всклокоченный, расхристанный, но вполне нормальный гражданин. Облегчение снизошло на его душу, он почти повеселел. Сунув руку в карман и нащупав там скатанную шариком бумажку, он подумал: Сонечка!
Насвистывая фривольную мелодию, он развернул бумажку, на ней было написано: «Родиону Раскольникову от Федора Достоевского с любовью. Преступление, мой юный друг, и есть наказание».
«Достоевский какой-то? Неужто тот хмырь в шляпе? А где же Сонин адрес?»
Он сунул бумажку обратно в карман и пошел в рюмочную. Может, Заметнов знает.
Он всегда и все знает. Хороший человек, пока деньги требовать не начнет. Как вчера.
Очень хорошо стилизовано под Достоевского, только не поняла: некоторые несовпадения и неточности случайны или Автор сделал это нарочно 
К примеру, Заметнов или Заметов? 
Стала перечитывать и привиделось вдруг...
